Эпоха бронзы лесной полосы СССР

Из уникального по набору костяной скульптуры погребения 38 могильника Шумилиха происходит голова лося, сделанная из бедренной кости сибирского носорога. Очертания лосиной головы обусловлены формой самой кости, которую древний мастер лишь слегка подправил. Скульптура достаточно условна, но главные признаки лосиной морды выступают отчетливо. Обращает внимание особо выделенная открытая пасть зверя, сделанная в виде глубокой расщелины. Этот признак — увеличенная до нереальных пределов открытая пасть животного — присущ изображениям лосей на только что рассмотренной группе наскальных рисунков. Сопоставимость с ними лосиной головы из погребения 38 Шумилихи подтверждает датировку этой группы изображений раннебронзовым временем.

Головка лося из погребения 5 Усть-Удинского могильника (рис. 137, 8), по мнению А.П. Окладникова, стилистически аналогична изображениям лосей «обтекаемой» формы на петроглифах Ангары. Он датирует эту группу рисунков китойско-глазковским временем, полагая, что именно в глазковское время склонность к упрощению и обеднению художественного образа эмоциональной насыщенностью достигает своего предела (Окладников, 1966, с. 128). На наш взгляд, китойские изображения лосей, так же, как и головка из погребения 5 могильника Усть-Уда, вряд ли могут быть сопоставлены с фигурками «обтекаемой» формы, хотя в их моделировке и прослеживается тенденция к схематизации и условной передаче объекта.

Стилизация образа, судя по лосиной голове из погребения 5 Усть-Удинского могильника, идет в направлении, характерном для всей этой группы глазковских скульптур: утрированно раздутая верхняя губа свисает вниз, рот обозначен широким углубленным желобком, маленькие уши переданы рельефно. Во всем этом трудно усмотреть «обтекаемые» формы.

Что касается лосей, изображенных на ангарских и верхнеленских петроглифах, то среди них мы не видим таких, которые можно было бы датировать ранее энеолита и бронзового века. Датировка их серовским временем на основе сопоставления с роговыми скульптурами из Базаихинского погребения (Окладников, 1950а, с. 280), на наш взгляд, не вполне обоснована. Анализ инвентаря и погребального обряда этого захоронения позволяет отнести его к энеолиту (Максименков, 1961, с. 6). О том же самом говорят и стилистические особенности базаихинских изображений, в частности разделение межчелюстного пространства в виде V-образной фигуры (рис. 137, 16, 17), что характерно для эпохи металла. На более позднюю дату, чем неолит, указывает и моделировка рта животного: окаймление его фигурным валиком. Аналогичным образом оформлена пасть лося на каменной пластинке из Тувы (Маннай-Оол, 1963, табл. III, 14, 15), найденной в погребении окуневского времени. В этой связи следует подчеркнуть, что лоси из Базаихи найдены вместе с роговой антропоморфной фигуркой с головой птицы. Как показывают археологические материалы, появление образа птицеголового человека в искусстве енисейского населения связывается с окуневской культурой (Липский, 1961; Студзицкая, 1973, с. 187; Леонтьев, 1978, с. 100).

Изложенные факты подтверждают правильность отнесения фигурок лосей из Базаихинского погребения на Енисее к началу эпохи бронзы. Примерно к этому времени относится и погребальный комплекс Гремячьего ключа под Красноярском, откуда происходит костяная головка лося, выполненная плоской резьбой (Студзицкая, 1973, рис. 1, 6). Таким образом, среди прибайкальских скульптур, равно как среди среднеенисейских, мы пока не знаем изображений лося, относящихся к серовской культуре.

Скульптурные фигурки лося как в китойских, так и в глазковских погребениях всегда находились только при мужских костяках и в захоронениях с яркими особенностями погребального ритуала или со специфическим набором инвентаря. Отмеченные обстоятельства лишний раз подчеркивают связь этих изображений с людьми, занимавшими особое положение в родовом коллективе, с хранителями древних традиций. Следы культа лося прослеживаются в тунгусском фольклоре и в предметах эвенкийской пластики. Хотя в XIX — начале XX в. значение лося в хозяйстве упало и количество его изображений резко сократилось, в материалах, связанных прежде всего с эвенкийскими шаманскими верованиями, личностью шамана, его одеждой и атрибутами, мы находим многочисленные отголоски былого господства этого образа в мировоззрении эвенков (Иванов, 1970; Анисимов, 1949).