Эпоха человека. Риторика и апатия антропоцена

По мнению Харауэй, эпоху больших перемен (которые нам все-таки нужны) нельзя называть антропоценом[399], продолжая придерживаться прежних, антропоцентричных категорий. Поэтому американский философ предлагает оперировать более адекватными понятиями[400]. Одно из них — плантациоцен. Мы живем во времена выращивания в огромных масштабах монокультур, истощающих почву, промышленного сельского хозяйства, промышленного рыболовства и животноводства. Мы превращаем планету в плантацию, выжигаем тропические леса, провоцируя необратимые процессы утраты биоразнообразия и целых экосистем[401]. Земля теперь представляет собой огромный ботанический сад, где образцы исчезнувших видов тешат взор человека-империалиста[402].

Еще одно понятие — ктулуцен. Оно происходит от названия одного из видов паука, Pimoa cthulu, обитающего в Калифорнии, а само это название пришло из языка гошутов — племени индейцев из группы шошонских народов, проживающих в штате Юта. «Хтонический» — греческое слово, означающее силы земли, присутствие которых проявляется во всем[403]. Харауэй важно подчеркнуть глубинную взаимозависимость живых существ, сообща формирующих экосистемы. Поэтому она и говорит о множественности видов. Харауэй — философ, всецело поддерживающий такие предложенные Латуром и Стенгерс понятия, как «наземные существа», «размещение», формирование стабильной общности или Гея. Она пишет: «Гее свойствен аутопоэзис, то есть способность выстраивать самое себя, поддерживать собственные границы, она изменчива, динамична и стабильна в определенных, а не в каких-то иных условиях. Нельзя сводить ее к сумме частей, потому что она представляет собой совершенную, целостную систему, что проявляется и в форме аномалий, в наборе параметров, которые сами по себе чувствительны к динамичным процессам внутри системы»[404].

По мнению Анны Лёвенхаупт Цзин, коллеги Харауэй, в постприродную эпоху человеческую природу тоже следует рассматривать в категориях межвидовых взаимосвязей[405]. Не стоит говорить об исключительности человека и его автономии. Такие разговоры направят нас по ложному пути. Если интерпретировать историю сквозь призму сосуществования человека с другими видами, мы обнаружим глубинную взаимозависимость. Любое живое существо влияет на другие организмы за счет своих сезонных ритмов рождаемости и моделей развития, а также за счет расширения своих территорий. Не только люди создают себе среду обитания. Если мы изменим вектор мышления в эпоху антропоцена, правильнее сказать, что это зерновые культуры «одомашнили» человека, вынудив его оставить кочевой образ жизни. История аграрных обществ, как и эпоха колониализма, в свою очередь, свидетельствует о тесной связи судьбы человека и других существ. Без сохранения своеобразного равновесия, зависящего от сохранения экологических ниш, в которых будут развиваться другие виды, мы тоже не сможем существовать.

В книге «Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма» (The Mushroom at the End of the World. On the Possibility of Life in Capitalist Ruins) Цзин утверждает, что организмы, в наибольшей степени сформировавшие облик планеты до появления на ней человека, — бактерии и грибы[406]. Может быть, мы заняли их место — место существ, поглощенных преобразованием своего окружения на всех уровнях? История отношений человека с различными видами грибов — видами, ему сопутствующими, — необычайно увлекательна. Грибы живут в симбиозе с другими видами, например с корнями растений; они обогащают почву, отвечают за процесс гниения, накапливают в себе тяжелые металлы, они обеспечивают ферментацию, позволяя производить продукты питания, алкоголь и пенициллины. История наших отношений с грибами — это еще и разрушительные заболевания, убивающие сельскохозяйственные монокультуры (как, например, картофельная болезнь), и вред, который причиняет плесень.

Антропоцен — эпоха, когда вмешательство человека по определению заметнее, чем влияние других геологических факторов[407]. Своего рода «онтологическая неуверенность»[408] и нестабильность — приметы нашего времени. Однако неуверенность предполагает открытость и чуткость к другим. Нежданные происшествия меняют нас самих[409]. Зыбкий, нестабильный мир антропоцена — это одновременно и мир без цели, без телеологии: «Неувязка в том, что прогресс потерял смысл»[410]. Капитализм зашел в тупик. Вот почему в таком контексте уместнее говорить не о прогрессе, а об ассамбляже — непреднамеренной согласованности действий, коллективных попыток вместе с другими видами продлить свое существование.

Поэтому Харауэй утверждает: мы созидаем наше общее будущее. «Делайте свое племя, а не детей!» (Make Kin Not Babies!) — призывает она[411]. Мы должны стать близкими вне зависимости от кровных уз — не размножаться, а породниться. Может быть, многовидовая экосправедливость и есть будущее антропоцена? Время покажет.