Эпоха человека. Риторика и апатия антропоцена

Как подчеркивает Чакрабарти, в эпоху антропоцена мы должны думать одновременно о явлениях глобального и планетарного масштаба, об истории, опирающейся на документальные свидетельства, и о временах, предшествовавших истории в таком понимании, о критике капитала и о том, какой тип мышления присущ человеку как виду. Геологическая гипотеза об антропоцене требует от историков сопоставить мировую историю капитала с историей человека как вида[383]. Это непростая задача. Чакрабарти считает, что проблема климатических изменений, скорее всего, обострит напряжение, связанное с неравномерным распределением ресурсов и власти на планете. Демографический рост в будущем с наибольшей вероятностью произойдет среди населения больших городов в бедных странах. Какое направление примут политика и конфликты на планете трущоб и климатических аномалий? Человечество не едино, а распалось на множество миров, разделенных на богатых и бедных.

Слово «антропоцен» — не только название новой геологической эпохи, но и метафора климатического и экологического кризиса в масштабах планеты. Чакрабарти не в состоянии понять, как могут экомодернисты говорить о благом антропоцене[384]. О благом кризисе, который вселяет надежду? Исследователь убежден: составление периодизации — действие, направленное на установление нормы. Поэтому предложение ввести в геологию понятие антропоцена имеет аксиологическое значение. Я соглашусь с Чакрабарти — указанным потенциалом не следует пренебрегать.

Дипеш Чакрабарти задается тем же вопросом, что и Андреас Мальм и Альф Хорнборг: антропоцен — следствие действий homo sapiens или скорее результат деятельности экономической элиты в развитых странах? Именно капиталистическая система в эпоху индустриализации стимулировала использование большого количества энергии, источником которой служит ископаемое топливо. И все же, по мнению Чакрабарти, кризис антропоцена не сводится к реалиям капитализма, а касается чего-то более важного — цикла жизни на планете[385]. Уравнивает нас то, что в ловушку антропоцена попали все, вне зависимости от исторической ответственности, которую одни народы возлагают на другие. Вот почему герменевтика подозрений, характерная для постколониального и постимперского подхода, — не самая подходящая отправная точка для размышлений о недугах антропоцена. Не время подчеркивать, сколь многое нас разделяет. Даже богатым и привилегированным не удастся избежать последствий дестабилизации климата. Как бы ни был велик человеческий потенциал и какой бы свободы мы ни достигли, мы не можем себе позволить, утверждает Чакрабарти, нарушения планетарных условий, критических условий, от которых зависит существование жизни на Земле.

Вместе с тем автор «Климата истории» ставит вопрос: кто такие «мы» как вид в эпоху человека? Никогда ранее нам не приходилось осознавать себя как вид, никогда мы не задумывались о последствиях действий всех людей в целом[386]. Риск климатического коллапса схож с риском ядерной катастрофы, только в первом случае речь идет о побочных эффектах наших действий, о суммарном влиянии множества мелких решений, уже ставших частью истории, а не о решениях, которых можно избежать, отказавшись от использования ядерного оружия. Раньше нас интересовал лишь краткосрочный успех, связанный с продолжением нашего существования и сохранением доступа к ресурсам. Чакрабарти спрашивает: что заставило бы нас измениться? Стала ли человеческая деятельность одним из природных условий, или, наоборот, мы впервые столкнулись с ситуацией, когда человечество, действительно, само определяет свое будущее? Для Чакрабарти ключевой вопрос антропоцена — в том, сможем ли мы взять на себя полную ответственность за будущее.

Границы воображаемого?

Многие теоретики отмечают, что название «антропоцен» звучит спесиво, даже высокомерно, отражая нашу браваду по поводу собственной исключительности. Участники дискуссии о новой геологической эпохе хвастливо заявляют, например, что «стратиграфический след» человечества можно будет наблюдать через миллионы лет. В этом плане идея антропоцена — яркое проявление «воинствующего антропоморфизма»[387]. По этой причине Эйлин Крист — американский специалист по социологии окружающей среды, сторонница тезиса об ограничении населения Земли за счет сдерживания рождаемости — протестует против моды на антропоцен. Как считает Крист, в этом понятии воплощены наши комплексы и стремление к превосходству. Разве может антропоцен быть поводом для гордости? Не уместнее ли в эпоху разочарования в экологической политике и отрицания говорить о мизантропоцене?[388] По какому же праву мы говорим об антропоцене? Разве мы таким образом не подчеркиваем, что человек способен полностью подчинить себе природные условия?