Эпоха добродетелей. После советской морали

С точки зрения сегодняшнего дня в равной мере показательны как содержание этого кодекса, так и мифы, бытующие об этом содержании у некоторых представителей бывшей советской номенклатуры. Трудно не заметить, что большая часть фигурирующих в нем добродетелей либо вполне «буржуазные», либо общегуманистические, либо корпоративные (коллективизм и взаимопомощь). Однако наряду и «над» ними возвышаются отчетливо выраженные требования идеологического характера, касающиеся борьбы за коммунизм, преданности его делу, братской солидарности с трудящимися всех стран, всеми народами. Часть из этих требований является развитием лозунгов буржуазных революций. Иными словами, «Моральный кодекс» — концентрированное выражение советской «двухъярусной» морали, сочетающей в себе как этику добродетелей, так и определяющие способы и направления их реализации ценности высшего порядка. При этом такие общественные деятели, как В. Путин и Г. Зюганов, склонны начисто игнорировать вполне светское и «буржуазное» содержание кодекса, обнаруживая в нем зато пересказ заповедей Моисея и даже Нагорной проповеди. По словам Путина, которому «очень нравились и до сих пор нравятся коммунистические и социалистические идеи», кодекс строителя коммунизма «очень напоминает Библию. Это не шутка, это такая выдержка из Библии на самом деле»[83]. Зюганов полагает, что «„Моральный кодекс строителя коммунизма“ списали с Нагорной проповеди»[84]. Сколь бы справедливой ни была критика такого подхода как со стороны некоторых верующих, так и со стороны ортодоксальных коммунистов, показательно, что официальные лица, как и встарь, готовы скорее увидеть отдаленное и опосредованное сходство советских добродетелей с христианскими, нежели признать их гораздо более очевидное родство с буржуазными. Но еще более замечательно другое: бывший коммунист Путин и как бы настоящий коммунист Зюганов в первую очередь остаются представителями позднего СССР, для которых коммунизм сводится к набору добродетелей, не имеющих отношения к скучной, непонятной и необязательной «идеологии». Такой коммунизм все еще заслуживает их ностальгических симпатий; они даже, как Зюганов, не прочь подремонтировать его обветшавший имидж с помощью христианской веры. Главное же заключается в том, что для них представляет ценность некоторый набор добродетелей, тогда как идеологическая надстройка над ними может присутствовать лишь для виду — как они к этому привыкли в своей советской молодости.

СОВЕТСКАЯ МОРАЛЬ: ГЕТЕРОГЕННОСТЬ ИСТОЧНИКОВ И «ПЕРЕЖИТКИ ПРОШЛОГО»

Итак, нетрудно заметить, что требующиеся для советского человека добродетели не имели прямого отношения к социализму и коммунизму. Они в такой же мере требовались и людям, живущим в обществах, где не исчезла необходимость в тяжелом труде (и труде вообще), с высокой степенью отчуждения и социального неравенства, с неизбежностью разделения на начальников и подчиненных, а также нуждой в защите от внешних угроз и т. п. — словом, в обществах далеких от того, чтобы прыгнуть «из царства необходимости в царство свободы».

Показательно, однако, что в советском обществе долгое время не признавалась объективная общность многих его черт с обществами эксплуататорскими. Считалось, что экономический базис и политическая надстройка объективно исключают возникновение характерных для эксплуататорских обществ социальных практик, моральных изъянов и т. д. Наличие же сходных феноменов осмысливалось в рамках дискурса «пережитков прошлого». Трудно было отрицать, что в СССР есть еще «отсталые люди», которые нарушают социалистическую дисциплину труда, социалистическую законность, неподобающим образом ведут себя в семье, воспроизводя патриархальные отношения, насаждают бюрократизм, отягощены религиозными суевериями и предрассудками и даже предрассудками националистическими. Но партия большевиков, конечно же, ведет со всем этим неуклонную победоносную борьбу[85]. Считалось даже, что и психические болезни в основном более не являются следствием объективных социальных факторов, потому что таковые в целом изжиты, а советское общество изображалось как в целом здоровое: «Детские психиатры 1940-х при упоминании „социального окружения“ подразумевали только узкий круг семьи или недостатки конкретных педагогов»[86].