Эпоха добродетелей. После советской морали

Правда, к закату СССР наметился сдвиг к более адекватному осмыслению: стали признавать, что в ряде случаев негативные социальные явления имеют корни в самих советских реалиях. Было признано, что «их сохранение и воспроизводство в условиях социалистического общества имеет свои причины как объективного (недостаточное развитие производительных сил, незрелость ряда групп общественных отношений, например распределительных, несовершенство некоторых звеньев хозяйственного механизма), так и субъективного характера (недостатки в деятельности государственных и хозяйственных органов и отдельных руководителей, формализм в идеологической, воспитательной работе)»[87]. Дошло даже и до откровенных (правда, не получивших широкого распространения) признаний, что при социализме сохраняются многие характеристики буржуазного общества, поскольку по-прежнему существует разделение труда и разные его виды, сохраняется неравенство возможностей жителей города и деревни, мужчин и женщин, работников умственного и физического труда, элементы отчуждения человека от человека и от общества, «пленения» его предметами потребления[88].

Словом, вне зависимости от того, признавалось это официально или нет, от советского человека в очень большой (если прямо не в большей) степени требовались добродетели, свойственные крестьянам и рабочим, буржуа и аристократам эксплуататорских обществ. Разумеется, большевики не собирались, как это было ранее, воспитывать членов социалистического общества различным образом, чтобы одни усваивали добродетели, нужные управляемым, а другие — управляющим, чтобы каждый сверчок знал свой шесток. Напротив, сутью их социально-антропологического проекта было стирание границы между совокупностями добродетелей, ранее исторически обусловленной принадлежностью к управляемым и управляющим, эксплуататорам и эксплуатируемым. То, что «любая кухарка» не может прямо сейчас приступить к управлению государством, казалось им прискорбным и подлежащим исправлению — путем обучения, воспитания и окультуривания этой самой кухарки. Советский человек должен был стать личностью, обладающей управленческими и предпринимательскими способностями буржуа, образованностью и культурностью аристократии и пролетарской сознательностью, которая должна была гармонично объединить все эти достоинства ради достижения как высоких общественных, так и (не противоречащих им) индивидуальных целей.

Соответственно, советское воспитание и образование, культура (в первую очередь литература) должны были ориентироваться на исполненные требующихся добродетелей личностные образцы, примеры достойных подражания героев. Эти образцы могли быть выработаны советской литературой и искусством или же, по упомянутой выше необходимости, заимствованы из «демократической», буржуазной и аристократической культуры. Так, например, советская педагогика вполне переняла дореволюционные представления о необходимости для воспитания нового человека гуманистических идеалов добра и красоты. Изначально восходившие к народническим социальным утопиям, эти идеи были лишь вставлены «в жесткую большевистскую оправу»[89]. В итоге интересующая нас область исторической динамики советской морали всегда была достаточно гетерогенной, чтобы допускать (и даже приветствовать) ряд этических, личностных, в широком смысле культурных образцов, не имеющих прямого отношения к коммунистической идеологии, а заимствуемых из области общечеловеческих ценностей.