Эпоха добродетелей. После советской морали

Марксизм признавал великую историческую роль буржуазии, которая отнюдь не сразу стала реакционной и прогнившей. Поэтому большевики, по крайней мере в первые годы советской власти, не стеснялись открыто учиться у буржуазии — и не только технически, но и культурно в широком смысле слова. К этому призывали не только Ленин или Горький, но и прочие вожди большевиков и деятели культуры рангом пониже. Их уважительное отношение к капитализму точно выражается поэтической строкой Маяковского: «Капитализм в молодые года был ничего, деловой парнишка, работал первым, не боялся тогда, что у него от трудов засалится манишка». Требуемый для построения социализма минимальный уровень культуры, так сказать, «человеческого капитала» у многих большевиков ассоциировался именно с развитием капитализма. Примеры такого морального и культурного прогресса, достигнутого в рамках капитализма, представлялись в качестве образцов, вызывающих белую зависть. Так, видный партийный и государственный деятель Ю. Ларин писал: «Помню, когда я приехал в тот же самый Стокгольм в Швеции, то первое, что меня поразило, — это то, что в вагоне трамвая только один вагоновожатый и нет кондуктора <…>. Или еще пример: партийный съезд в Стокгольме происходил в Народном доме шведской рабочей партии. Вблизи этого народного дома был большой ресторан, куда мы ходили обедать. Оказалось, что в этом ресторане, как и в других так называемых „народных“ ресторанах, существуют такие правила: каждый посетитель при входе в помещение дает девушке, которая стоит у входа, 50 копеек. После этого он заходит в комнату и берет сам себе еду, какую он находит нужным, и ест столько, сколько находит нужным. <…> в Швеции, которая была в то время страной по преимуществу крестьянской, уже много сотен лет нет крепостного права. Уже много сотен лет, как они ведут собственное хозяйство, привыкли думать, что они работают на себя; в них впиталось такое убеждение, что если я беден, то не потому, что меня другие обижают, что барин у меня все отбирает и сам роскошествует, — но моя бедность происходит от того, что или бог меня наказал, или я не сумел вести хозяйство, или просто это какое-то несчастье. <…> Вот обстоятельства, которые остались нам в наследие от царского времени в виде недостаточного чувства человеческого достоинства, грубого отношения к товарищам, равнодушия к работе, к тому делу, за которое взялись, бюрократического, невнимательного, небрежного отношения к народному достоянию, государственным и общественным средствам, и как венчающее все это, — единственное развлечение, единственное забвение своих горестей, единственная радость — пьянство. Это наследие, оставшееся от старого времени, является тяжелым грузом, замедляющим строительство социализма. И только преодолев его, мы сумеем более успешно продолжать нашу социалистическую стройку. Вот почему партия и ставит сейчас задачу культурной революции. Суть ее, как уже отмечалось, в том, что новые производственные отношения, то есть такие отношения, при которых пролетариат — господин всего хозяйства, такие отношения должны создать и новый духовный склад»[112].

«Прямо стонет душа: когда же, наконец, будет все чистым, блестящим, лучшим? — отметил в записных книжках 1940 года член ЦК ВКП(б), писатель В. Вишневский. — Когда народится во всех, в каждом органическая потребность красоты, изящества?.. Хотел бы увидеть страну подлинно вровень с европейской бытовой культурой»[113]. Нетрудно заметить, что «новый духовный склад», равно как и новая бытовая культура, как минимум на первых порах должны были во многом воспроизвести на советской почве вполне себе старый духовный склад и бытовую культуру буржуазных стран — например, как в Швеции.