Эпоха добродетелей. После советской морали

Одним из характерных симптомов этого культурного и морального сдвига было изменение преподавания литературы в школе, которое описывается как процесс освобождения от идеологических стандартов интерпретации произведений отечественной и зарубежной литературы. В нем все больше внимания уделялось воспитанию некоей чистой нравственности: «Все чаще учителя переносят „нравственность“ на бытовой уровень, избавляя ее от шлейфа абстрактных идеологем. Например, на уроках по „Евгению Онегину“ учителя не могут не обсудить с девочками, права ли Татьяна, сама объяснившись в любви. В этом контексте писатель воспринимался как носитель абсолютной нравственности и учитель жизни, знаток (уже не инженер) человеческих душ и глубокий психолог. Писатель не может учить плохому; все почитаемое школой безнравственным (антисемитизм Достоевского, религиозность Гоголя и Л. Н. Толстого, демонстративный аморализм Лермонтова, любвеобильность А. Н. Толстого) замалчивалось, объявлялось случайным или вовсе отрицалось. История русской литературы превращалась в учебник практической нравственности. Эта тенденция существовала и ранее, но никогда она не принимала столь завершенной и откровенной формы»[126]. Иными словами, и здесь мы имеем дело с доминированием в повседневном воспитании и образовании приверженности моральным и личностным образцам, не имеющим значимой связи с официальными идеологемами; практической нравственности учат на примерах добродетельных героев классической литературы.

Современные авторы нередко замечают, что известная степень буржуазности советского человека явилась во многом следствием объективных причин. «Новая личность», как полагает А. Бикбов, рождается скорее «в горизонте „потребностей“ и „потребления“ <…> стремительно и наперекор политическим императивам приобретающая (мелко)буржуазные черты в условиях „мирного сосуществования“»[127]. Понятие личности в позднем СССР утрачивает функцию различения между советским и буржуазным, «наиболее разработанные тематизации „личности“ являются результатом активности преимущественно мягкой либеральной оппозиции и нового профессионализма»[128]. М. Лебский указывает на то, что «сделав главным стержнем жизни миллионов советских людей погоню за новыми потребительскими благами, советское руководство лишило Советский Союз его главного отличия от капиталистических стран — стремления создать „нового человека“ на базе коммунистических общественных отношений. Обуржуазивание сознания советского обывателя стало мощной идеологической предпосылкой возникновения капиталистического общества в России»[129].

Трудно отрицать, что в конечном счете «бытие определяет сознание». Тем не менее нельзя игнорировать и (косвенный) вклад в «буржуазное перерождение» советских людей советского же воспитания и образования. Во многом они культивировали в человеке либо вполне буржуазные качества или же качества, относимые к этике добродетели, индифферентной к высоким идеалам и «идеологии».

СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ И СОВЕТСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

Завершая эту главу, мы должны отметить следующее. Культурная политика советской власти в плане создания «нового человека» и в плане формирования в общественном сознании картин нового «воображаемого сообщества» так и не увенчалась успехом. Она не смогла обрести адекватного этой цели собственно культурного инструментария, что ярче всего обнаруживается на примере судьбы «социалистического реализма».

Социалистический реализм в его каноническом варианте определялся как метод, посредством которого в первую очередь описывалась борьба за строительство нового общества, в процессе которой формировался новый человек: «Социалистический реализм требует от писателя правдивого изображения действительности в ее революционном развитии и предоставляет ему всесторонние возможности для проявления индивидуальных способностей таланта и творческой инициативы, предполагает богатство и разнообразие художественных средств и стилей, поддерживая новаторство во всех областях творчества», — говорилось в Уставе Союза писателей СССР[130].