Эпоха добродетелей. После советской морали

Выше мы писали об исходной гетерогенности советской морали, которая предполагала нечто вроде своего синтеза аристократических и буржуазных ценностей [268]. Вне зависимости от того, насколько этот синтез осуществился в СССР, с крушением советского строя он не то что бы перестал быть актуальным, но его потребовалось осуществить заново, на иных мировоззренческих основаниях. Для множества граждан, не удовлетворенных степенью самореализации, достижимой в постсоветской России, и ищущих утешения в вымышленных мирах, осталась актуальной потребность в такой жизни, которая импонировала бы их «героическим» наклонностям и «торгашеским» потребностям. В отличие от советских людей они уже успели вполне оценить ценность «торгашества» и отчасти приняли установку на возможность достижения богатства путем (понимаемой в широком смысле) предпринимательской активности. Однако опыт 1990-х годов убедил их, что наибольший успех имеет не всякое предпринимательство, а авантюрное, построенное на ловле момента, использовании личных связей, административных ресурсов и инсайдерской информации, дающих возможность достигнуть сверхприбыльной монополии. (Или, иными словами, предпринимательство, ориентированное на получение ренты от какого-то уникального ресурса или позиции в социальной структуре.) В России пик деятельности такого рода социальных субъектов пришелся на 1990-е годы; идущее за ними поколение обнаружило, что социальные лифты заржавели. Именно тогда и начался расцвет «попаданческой» фантастики, в рамках которой осуществился тот синтез буржуазных и прочих добродетелей, который оказался привлекательным для миллионов. Этот синтез был аналогом «американской мечты». Однако если герой «американской мечты» был готов действовать в реальном мире и в реальном времени, ибо питал обоснованные надежды на успех (в конце концов, и сейчас в Америке около 12 млн миллионеров), то российский герой осознавал, что в реальном мире ему мало что светит. Да и не нравилась ему реальность, выросшая из 1990-х годов, а поэтому он был не прочь помечтать об иной, в которой ему самому представилась бы возможность менять мир.

Так появился длинный ряд произведений в жанре фантастики и фэнтези, герои которых попадали в прошлое (не обязательно российское) или вовсе в иные миры. Они неизменно достигали успеха, действуя где силой, где головой, но практически всегда пользуясь «форой», вытекавшей из их знаний истории, науки и техники, экономики и управленческих технологий и пр. Попаданец почти всегда мыслит себя как прогрессора (модернизатора), а значит, и предпринимателя, и торговца — как рыцаря и буржуа одновременно. Изрядная часть наших современников не хочет или не может быть в современной России предпринимателями, а для рыцарства циничная элитарная политика двойных стандартов как-то совсем непригодна. (Последних рыцарей перебили в Донбассе.) Но это не значит, что сам синтез рыцарских ценностей с предпринимательской жилкой, характерный для авантюрного предпринимательства, утратил привлекательность. Попаданец, особенно в наши Средние века, в фэнтезийные миры, в миры, отставшие в техническом развитии и т. д., часто является одновременно аристократом (или достигает аналогичного положения) и предпринимателем. Именно при таком сочетании социальных (сословных) ролей он может позволить развернуться своим талантам. И, разумеется, едва ли не первым делом попаданец начинает создавать вокруг себя сообщество верных людей и друзей. Как в нашем, так и в ином мире он не может верить никому, кроме узкого круга; что поделать — в одном случае он имеет дело с демодернизированным постсоветским обществом, в другом — и вовсе с домодерным. Можно сказать, что в условиях специфического российского капитализма попаданческая фантастика демонстрирует уже отрефлексированный сплав позднесоветской этики добродетели с установками авантюрного предпринимательства. Наш современник не отказался ни от идеи творческой самореализации, ни от идей дружбы, верности, чести… но он близок к пониманию того, что все эти ценности могут быть реализованы в полной мере только в результате фантастического стечения обстоятельств. Современная попаданческая литература, таким образом, обнажает утопичность упований этих героических торгашей (или торгашеских героев): они могут заставить прогнуться под себя лишь воображаемые миры, но не окружающий их реальный.

1990-Е: МОРАЛЬНАЯ НЕ-КАТАСТРОФА?