Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Обжившиеся в России дипломаты, как прусский посол Густав фон Мардефельд, хотя и сообщали про «старорусскую партию», но не верили в «большую русскую революцию», поскольку никто в правящем кругу не намерен был отказываться от «славы или завоеваний своей родины».[656] В представлении дипломатов гарантией европеизации являлась именно самодержавная власть, и «смягчение формы правления» оценивалось как движение в попятном направлении — «к прежней форме общежития».[657]

Представителям противоположной группировки — дипломатам Англии и Франции — ситуация в России также не виделась катастрофической. По мнению Маньяна, члены «старорусской партии» (этот термин впервые был использован даже не самим дипломатом, а его начальством в Париже[658]) были недовольны дороговизной в Петербурге и удаленностью его от своих вотчин, но не собирались ликвидировать новую столицу, флот и международную торговлю. Деятельность этой «партии» признавалась даже полезной, поскольку препятствовала планам венского двора. Француз отмечал «рознь» между министрами, но при этом видел и неизменность курса внешней политики, и единство «в деле поддержания спокойствия внутри страны». Высказывания о «грубости» и «грязном корыстолюбии» русских появляются как раз в тот момент, когда все попытки французской дипломатии изменить внешнеполитический курс России и заключить торговое соглашение оказались безуспешными.[659] Английский же консул Клавдий Рондо, напротив, был доволен расположением «старорусской партии» к англичанам и рассчитывал на скорое заключение торгового договора.[660]

Кажется излишне категоричным полагать, что меры послепетровских правительств (упразднение местных органов коллегий и изменение системы местного управления[661]) стали следствием осознания членами Верховного тайного совета «непригодности существующей системы»[662] или являлись «возвращением к старине» и «шагом назад в ходе централизации государства».[663] Скорее это была некоторая либерализация петровской системы, на которую могло и способно было пойти правительство в условиях, когда «об убавке расходов на армию опасно и думать».

Были отменены «поворотный сбор» с въезжавших в город возов и пошлины с продажи кораблей, построенных русскими купцами на отечественных верфях; монополии на торговлю табаком и солью, разработку слюды; разрешено «каменное строение» не только в Петербурге, но и в других городах. При Петре II в 1729 г. появился Вексельный устав, действовавший без принципиальных изменений до XIX в. Тогда же был ликвидирован институт фискалов, которых было велено определить «в военную службу и к делам и в отставку».[664] Купцы обрели право заграничной торговли через Архангельск, а дворяне могли свободно «продавать домашние свои товары, которые в собственных их деревнях и у них и у крестьян их имеются». Насильственно переселённые в столицу обыватели получили возможность «увольнения» и продажи своих домов.[665]

Эти мероприятия несколько облегчали регламентацию внешней и внутренней торговли; но приняты они были прежде всего в надежде на увеличение казённых доходов и не ставили на первое место заботу о «купечестве». Поданный в 1727 г. в Коммерц-коллегию перечень основных просьб российских купцов показывает, что их главные требования (освобождения от постоев и разорительных городских «служб», сохранение Главного магистрата) не принимались в расчёт.[666]

Правительство не спешило приватизировать государственные предприятия «в вольную компанию». Либерализация тарифа вызвала у купцов опасения по поводу сбыта отечественной продукции, тем более что иноземцы свои товары провозили «тайно», торговали в розницу и заключали подряды. Из всех поданных купеческих «мнений» позднее были осуществлены только отмена монополии на соляную и табачную торговлю и введение русских браковщиков в порту.[667]

Ломка петровской конструкции управления также не была радикальной, несмотря на возможное субъективное стремление взять за образец старые добрые времена, «как было до 1700 году».[668] Модернизация центральных управленческих структур стала необратимой, несмотря на некоторое урезание должностей — заметим, начавшееся ещё при жизни Петра, обеспокоенного резким увеличением количества приказных.

Например, так и не удалось «сократить» Берг-коллегию: важность данной отрасли и наличие местных органов горного ведомства заставляли сохранять центральный аппарат под иными названиями: «Правление горных и рудокопных дел», «Генерал-берг-директориум». История воссозданного Сибирского приказа показала, что возвращение к традициям управления XVII в. была неосуществима в условиях сложившихся отраслевых органов центрального управления и сильной губернаторской власти.[669] Анализ изменений регламентов Вотчинной коллегии и практики деятельности Верховного тайного совета свидетельствовал не о возвращении к старине, а о дополнении петровских новаций «тем, что там прежде выработалось положительного», или приспособлении их к укладу русской жизни.[670]