Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Размах и произвол действий временщика, как можно полагать, характерны для раннего этапа формирования российского фаворитизма, когда его носители ещё не представляли себе границ дозволенного. Вероятно, личному другу Петра Великого и выходцу из низов было особенно трудно эти границы осознать. Более тонко чувствовавшие ситуацию дипломаты сетовали: Меншиков демонстрировал «суровость» и управлял, «как настоящий император», вместо того чтобы вести себя «по правилам»: оказывать милости, заручиться доверием царя, его сестры и членов Верховного тайного совета.[650] Сам князь, похоже, этого так и не понял и оттого был таким беспомощным в последние дни перед крушением.

Лёгкость свержения регента во многом была его собственной заслугой: именно Меншиков и его сторонники обеспечили воцарение Екатерины, а затем — вопреки её воле — вступление на престол Петра II с последовавшим нарушением только что составленного завещания императрицы. Правовой и моральный вакуум на самом верху политической системы вёл к «переворотным» методам борьбы — ив данном случае обернулся против самого Меншикова. Упоение властью привело князя к конфликтам с царём и его окружением и репрессиям по отношению к недавним союзникам. Чины и титулы не могли заменить утраты прежних сторонников и «приводных ремней» в рядах гвардии и высшей бюрократии: за время своего короткого регентства он не произвёл принципиальных кадровых назначений (см.: Приложение, Таблицы 1 и 2).

Так начавшееся ещё в конце XVII в. «переворотное» устранение политических фигур с исключением их не только из властного круга, но и из всей «нормальной» жизни — лишением чинов, «чести», имущества (в оборот войдут формулы «бывший Меншиков», «бывший Бирон») — станет нормой в послепетровской России. Атмосфера нестабильности будет способствовать развитию политических конфликтов, в которых проигравший терял всё. Лишь к середине века институт фаворитизма встроился в систему российской монархии: «случайные люди» заняли в ней своё место, их взлёты и «отставки» стали проходить, не вызывая переворотов с опалами и ссылками.

Возвращение в XVII в.?

Оценки короткого царствования Петра II как возвращения к власти «боярской аристократии», намеревавшейся «возродить старые формы власти»,[651] представляются излишне однозначными. В переписке дипломатов при российском дворе можно найти неоднократно высказываемые опасения победы «старомосковской партии» при дворе и «ужаснейшей революции», которая вернула бы страну к «прежнему состоянию». Однако существовали ли реальные основания для столь панических настроений?

Впечатления дипломатов от российской действительности во многом зависели от политического курса представляемых ими держав и успехов их миссий в России.[652] Наиболее тревожными были донесения представителей Австрии и Испании — они воспринимали изменение петровских порядков как ослабление союзной России: «Как скоро древние фамилии будут находиться у кормила правления, русские мало-помалу возвратятся к прежним формам общежития и станут по-прежнему относиться равнодушно к политическим делам в Западной Европе; Россия лишится всякого значения, и союз с нею не окажется выгодным», — полагал в 1728 г. испанский посол при дворе Петра II Хакобо Франсиско Фитц-Джеймс Стюарт, герцог де Лириа-и-Херика.[653] Его задачей было подвигнуть Россию на интервенцию в Англию, чтобы вернуть престол «претенденту» Якову III Стюарту. Герцог был с почётом принят при дворе, но России союзники были важны прежде всего «для нынешних наших персидских дел», а вмешательство в конфликты, далёкие от интересов страны, в планы русского правительства не входило. Неудивительно, что в донесениях де Лириа звучит раздражение на «хитрых и лукавых» московитов, питавших «ужасную ненависть» к иностранцам.

Однако эти обвинения в адрес «старой русской партии», как правило, безымянны. Но как только автор оценивал конкретных и знакомых ему лиц, его отношение менялось: тем же Голицыным он давал отличную характеристику. Пётр II представлялся ему «гарантом» прежнего курса; в сестре царя дипломат видел покровительницу иностранцев. Посол отметил качество продукции российских мануфактур, гвардию считал «лучшим войском», а флот — подготовленным к войне со Швецией.[654] «Партии» Голицыных и Долгоруковых де Лириа называл противниками иностранцев, но признавал, что они вели борьбу за придворные и государственные посты; к этому же (а не к возвращению допетровских порядков) стремились другие придворные группировки, выступавшие против стоявших у власти кланов.[655]