Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Вынужденные сами искать себе пропитание, многие из них вышли на большую дорогу. Невиданный прежде размах лихого промысла, поразивший современников Владимира, нашел лаконичный отголосок в Повести временных лет: «И умножишася разбоеве». Впоследствии московские книжники развили эту многообещающую тему, и Никоновская летопись под 1008 г. персонифицировала древнее предание об «умножении разбоев в земле Русстей» в судьбе разбойника Могуты — летописного предшественника атамана Кудеяра: «Того же лета изымаша хи-тростию некоею славнаго разбойника, нарицаемаго Могута; и егда ста пред Володимером, вскрича зело, и многы слезы испущая из очию, сице глаголи: «поручника ти по себе даю, о Владимере, Господа Бога и пречистую его Матерь Богородицу, яко отныне никакоже не створю зла пред Богом и пред человеки, но да буду в покаянии вся дни живота моего». Слышав же сиа Владимер, умилися душею и сердцем, и посла его ко отцу своему, митрополиту Ивану [Иоанну I], да пребывает никогдаже исходя из дому его. Могут же заповедь храня, никакоже исхожаше из дому митрополичя, и крепким и жестоким житием живяше, и умиление и смирение много показа, и провидев свою смерть, с миром почи о Господи». Далее следует сентенция, ради которой Могута и украсил своим покаянием страницы летописи: «Бе же Владимер милостив и нищелюбив, и сиа присно глаголаше словеса: блажени милостиви, яко таи помиловании будут; и милость хвалится на суде, и суд без милости не сотворившему милости…» То есть история с Могутой понадобилась для того, чтобы иллюстрировать христианское преображение Владимира.

Подлинную биографическую иллюстрацию к летописному известию о разбоях историки обнаружили, как ни странно, не в древнерусских источниках, а в совершенно неожиданном месте — хранилище старых рукописей при Каирской синагоге. Один тамошний документ, датируемый X в., рассказывает историю некоего Map Яакова бен Ханукки, члена иудейской общины Киева. Этот незадачливый купец как-то отправился по делам в египетский город Фустат, но по дороге был до нитки ограблен разбойниками. Мало того, когда он вернулся в Киев, то был арестован за неуплату долга. Братья по вере выкупили его; однако, дабы он мог возместить затраченные средства, они отправили его с протянутой рукой и рекомендательным письмом «по святым общинам». Путешествуя из страны в страну в поисках милостыни, киевский гость Яаков в конце концов, вероятно, добрался до Египта^{159}.

На безудержный рост преступности власть попыталась ответить ужесточением репрессивных мер. Краткое сообщение о разбоях является зачином древнерусского предания о судебной реформе Владимира, которое составитель Повести временных лет включил в статью под 996 г. Мы уже говорили о нем в связи с влиянием христианства на личность Владимира, теперь рассмотрим его историко-юридическое содержание.

Легендарное по форме и наивное по стилю, предание это в основе своей вполне достоверно^{160}. В совете «казнити разбойников, но со испытом», поданном епископами колеблющемуся Владимиру, исследователь сумел расслышать глухой отзвук весьма кардинальной реформы в области судебных наказаний. Речь идет о замене характерных для древнерусской судебной практики вирных платежей (судебных штрафов) системой физических наказаний («казни») за тяжкие уголовные преступления: «Володимер же отверг виры, нача казнити разбойников». Юридической основой для этих преобразований, по-видимому, стала Эклога (византийский свод законов), а именно ее XVII титул, посвященный различным видам разбоя и смертоубийства, за которые полагалась как собственно смертная казнь, так и другие «казни»: членовредительство (отсечение руки, языка, носа), наказание плетьми, изгнание и т. п.[155]