Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти

В результате и мир, и наши жизни без остатка перерабатываются в информацию. Жалуетесь ли вы на прыщи или участвуете в политических спорах в Facebook, ищете в Google рецепт или деликатную медицинскую информацию, заказываете хозяйственное мыло или фотографируете своего девятилетнего ребенка, улыбаетесь или полны возмущения, смотрите телевизор или разучиваете на парковке велосипедные трюки, – все это сырье для этого раздувающегося текста. Исследователь информации Мартин Хилберт и его коллеги отмечают, что даже основополагающие элементы цивилизации, в том числе «язык, культурные ценности, традиции, институты, нормы и законы <…> сегодня оцифровываются и впервые явно превращаются в видимый код», а затем возвращаются обществу, пройдя сквозь фильтр «интеллектуальных алгоритмов», задействованных в решении быстро растущего спектра коммерческих, правительственных и социальных задач[510]. На каждом шагу перед нами встают главные вопросы: Кто знает? Кто принимает решения? Кто определяет, кому принимать решения?

III. Надзорный капитал и два текста

Можно провести важные параллели с концом XIX и началом XX века, когда разделение труда впервые стало главным принципом социальной организации в зарождающихся индустриальных обществах Европы и Северной Америки. Этот опыт может послужить нам руководством к действию и напоминанием о том, что поставлено на карту. Например, когда молодой Эмиль Дюркгейм писал «О разделении общественного труда», само название было спорным. Разделение труда понималось как важнейшее средство достижения высокой производительности труда посредством специализации задач. Адам Смит оставил памятные слова об этом новом принципе промышленной организации в своем описании фабрики по производству булавок, и разделение труда оставалось темой обсуждения и споров в экономике на протяжении всего XIX века. Дюркгейм признавал производительность труда экономическим императивом промышленного капитализма, который доведет разделение труда до его самых крайних проявлений, но не это занимало его больше всего.

Дюркгейм сосредоточил внимание на социальных преобразованиях, которые уже развернулись вокруг него, заметив, что «специализация» приобретает «влияние» в политике, администрации, судебной системе, науке и искусстве. Он пришел к выводу, что разделение труда больше не замыкается на промышленных рабочих местах. Вместо этого оно прорвалось сквозь фабричные стены, став важнейшим организационным принципом индустриального общества. Это также пример эдисоновской прозорливости: принципы капитализма, изначально нацеленные на производство, в конечном итоге начинают формировать социальную и моральную среду в целом. «Как бы ни относиться к разделению труда, – писал Дюркгейм, – для всякого очевидно, что оно существует и все больше становится одной из фундаментальных основ общественного строя»[511].

Экономические императивы предсказуемо предписывали разделение труда в производстве, но каков смысл разделения труда в обществе? Этот вопрос мотивировал анализ Дюркгейма, и его выводы столетней давности все еще актуальны для нас сегодня. Он утверждал, что разделение труда отвечает за те взаимосвязи и взаимозависимости, которые объединяют многочисленных и непохожих друг на друга членов современного индустриального общества в рамках более широкой социальной солидарности. Взаимопомощь порождает взаимную потребность, участие и уважение, и все это наделяет этот новый упорядочивающий принцип моральной силой.

Другими словами, разделение труда было принесено в общество в начале XX века быстро меняющимися обстоятельствами новых людей первого модерна, которых мы обсуждали в главе 2. Это было сутью их ответа на новые «условия существования». Когда люди вроде моих прадедушки и прабабушки присоединились к походу в современный мир, старые источники смысла, которые связывали сообщества в пространстве и времени, растаяли. Что могло бы скреплять общество воедино в отсутствие норм и ритуалов клана и рода? Ответом Дюркгейма было разделение труда. Потребности людей в едином новом источнике смысла и структуры были причиной, а следствием стал упорядочивающий принцип, обеспечивающий и поддерживающий здоровое современное общество. Как объяснял молодой социолог,