Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

В конце XIX века понятие воли, прежде всего в популярной психологии, попало под влияние «энергетического» мышления: под «волей» имелось в виду чувство собственной силы и целеустремленности, хотя часто и напряженного усилия. Лозунгом «Воля есть сила!» предварял свою «Гимнастику воли» Райнхольд Герлинг. Если в понятие воли возвращался момент свободы, это способствовало неврастенической нерешительности. Тем не менее терапевтам приходилось сохранять элемент свободы в трактовке воли, потому что воля только тогда обладала терапевтической ценностью, когда над ней можно было работать. Но если тренировку воли воспринимали как чересчур утомительное предприятие, возникала другая дилемма: часто речь шла об освобождении от тормозящих идей и представлений; если же человек слишком сильно старался избавиться от них, как раз на них он и фиксировался. «Но как сделать так, чтобы по-настоящему захотеть?» – спрашивает в вымышленном диалоге пациент врача, который рассказал ему о «технике хотения». Удачный ответ: «Тем, что прежде всего как следует не хотеть это делать! Беззаботно пустить все на самотек, вот в чем секрет – тогда все пойдет само собой. […] Совсем ничего не делать, это великое искусство, которому должен учиться невротик – забыть о том, что вы хотели что-то сделать, что-то по-настоящему хотели сделать» (см. примеч. 23).

В глубоко продуманном виде учение о воле приближалось к терапии покоя. Но популярные идеи часто звучали совсем иначе.

Учение, которое, с одной стороны, считало волю энергией, но с другой – допускало, что слабовольный человек способен к усилению воли за счет внутреннего толчка, запутывалось во внутреннем противоречии, если вспомнить закон сохранения энергии; ведь получается, что в нем заключалась вера в чудо, в то, что энергия может возникнуть из ничего. Вильгельм Оствальд, который в своей теории энергии никогда полностью не отрицал ее физической основы, считал опасным заблуждением мысль о том, что человек способен повысить собственную энергию усилием воли, и полагал, что одной из его жертв пал Уильям Джеймс. Своего полного расцвета учение о воле достигло на нематериалистическом фундаменте. Священнослужители, которые уже из теологических причин предполагали свободу воли к добру, апеллировали к воле и без всякой современной психологии. Профессиональный устав заведений Боделынвинга наставлял диаконис, чтобы те поддерживали в пациентах «силу воли». Рудольф Штейнер в 1912 году также признал «культуру воли» средством против нервозности (см. примеч. 24).

Но немецкая психиатрия и неврология того времени не хотели иметь ничего общего ни с теологией, ни с морализаторством, ни тем более со спиритуализмом. Неудивительно, что терапия воли для многих ученых была делом подозрительным и чуждым. Дюбуа смеялся, что зачастую так называемые волевые люди на самом деле всего лишь «упрямцы» или «рабы собственных импульсов». Учение о воле явно не было порождением медицинской науки, скорее оно было веянием времени и детищем личного опыта (см. примеч. 25).

Венский невролог Хиршкрон еще в 1893 году выстроил свое учение о нервах целиком на понятии воли. «Стрелок, который на головокружительной высоте выслеживает серну, – пишет он, – отчетливо доказывает власть воли»: «нерешительность и робость неврастеников» образуют противоположный полюс. «Воздействие воли» на все «движения и действия» людей показывает «воздействие духа на тело». Волю он понимает как силу, которая формируется образом жизни и не может быть создана из ничего посредством волевых актов. Неврастеник не может одной доброй волей стать отважным охотником, а охотнику не требуется особого усилия воли, чтобы отправиться на охоту (см. примеч. 26).