Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

На сцене были ровные доски по середине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамейке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. ‹…› Когда они кончили свою песнь, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером, и стал петь и разводить руками [Там же: 108].

Другой пример – это рассмотрение понятия собственности с точки зрения лошади (Лев Толстой «Холстомер»).

То, что они говорили о сечении и о христианстве, я хорошо понял, но для меня совершенно было темно тогда, что такое значили слова: своего, его жеребенка, из которых я видел, что люди предполагали какую-то связь между мною и конюшим. В чем состояла эта связь, я никак не мог понять тогда. Только гораздо уже после, когда меня отделили от других лошадей, я понял, что это значило. Тогда же я никак не мог понять, что такое значило то, что меня называли собственностью человека. Слова «моя лошадь» относились ко мне, живой лошади, и казались мне так же странны, как слова «моя земля», «мой воздух», «моя вода» [Там же: 106–107].

Можно показать, как работает остранение. Холстомер подходит к понятию собственности с некоторой формальной точки зрения, он использует собственный словарь понятий и оперирует этим словарем. Этот словарь понятий полностью вымышлен Толстым, и он его контролирует. Фактически происходит проекция сложного понятия на некоторый ограниченный контекст. (Так же как Галилей формализует сложное понятие движения тел под действием силы тяготения в вязкой среде, абстрагируясь от вязкости.)

Создается модельное пространство, на которое выполняется проекция. Если мы внимательно посмотрим на примеры, приводимые Шкловским, то увидим любопытную деталь: по картинке, которую дает Толстой, мы не сможем восстановить картину никакой действительности. Анализируя слова Холстомера, мы почти ничего не узнаем о реальном институте собственности. В примере оперы отсутствует звук, в нем нет музыки. Толстой предлагает смотреть оперу, заткнув уши. То есть сам описываемый образ – в данном случае оперы – в изображении отсутствует:

Прием остранения у Л. Толстого состоит в том, что он не называет вещь ее именем, а описывает ее, как в первый раз виденную, а случай – как в первый раз произошедший, при чем он употребляет в описании вещи не те названия ее частей, которые приняты, а называет их так, как называются соответственные части в других вещах [Там же: 106].

То есть предмет конструируется с помощью метонимических связей с контекстом. Проекция выполняется вдоль той оси пространства, которая собственно и должна быть описана. Предмет описания создается как заполнение отсутствия, то есть создается заново, причем формально, то есть исключительно теми ограниченными средствами, которыми располагает писатель. И вид его воистину «странен».