Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло

События в Хиросиме и Нагасаки 6 и 9 августа 1945 года, где погибли 250 тысяч человек, серьезно пострадали еще больше, и был положен конец Второй мировой войне в Азии, также требовали какого-то богословского объяснения от тех, кто, вопреки и Ницше, и всему произошедшему в предыдущие годы и десятилетия, оставался религиозен. В особенности необходимо было по-новому определить понятие бога.

Один из самых интересных и содержательных ответов дал Джим Гаррисон, богослов, директор Университета премудрости (университет в Оукленде, Калифорния, посвященный изучению мировых традиций премудрости): используя «философию процесса» Альфреда Уайтхеда и психоанализ Карла Юнга, он постарался адаптировать образ бога к современному миру, и некоторые его идеи пересекаются с размышлениями иудейских богословов о холокосте. Еще Юнг, по словам Гаррисона, предположил, что «бог» – это «архетип», синоним бессознательного, откуда и исходят религиозные импульсы (см. главу 14). Архетипы, по Юнгу, – это древние структуры нашей психики, аспекты коллективного бессознательного, лежащего в основе человеческой природы. Обычно они принимают форму пар противоположностей (например, интроверт/экстраверт, анима/анимус) и соответственно организуют нашу психику. Примиряя эти противоположности, говорит Юнг, мы снимаем с себя «бремя сложности» – наше экзистенциальное проклятие. Гаррисон пишет, что религиозный архетип в нашей психике тоже носит двойственный характер, что – если следовать традиционной терминологии – наряду с богом света в нас есть бог тьмы.

Богу тьмы он дает архетипическое имя «Вотан», полагая, что эта тьма – черта специфически германская; однако все ужасы войны 1939–1945 годов, включая и холокост, по его словам, были лишь «прелюдией» к Хиросиме и Нагасаки. «Место антиеврейского фанатизма немцев занял антикоммунистический фанатизм Запада в целом».[642] Юнг говорил, что в нас не угасает «голод по бесконечности», «эсхатологическое ожидание Великого Завершения», и что единственный способ его достичь – создать собственный апокалипсис. Далее Гаррисон обращается к «философии процесса» Уайтхеда и к тому, что Уайтхед называл панэнтеизмом – представлению о том, что творение, эволюция, прогресс, процесс и изменение происходят в боге, следовательно, если человек изобрел атомную бомбу, значит, и она служит божественным целям.

Для неверующего все это звучит довольно-таки бессмысленно, однако Гаррисон имел в виду следующее: подводя нас к краю, на котором мы в самом деле можем уничтожить землю и все живое на ней, божественный процесс доводит себя не просто до конца, но до апокалиптического завершения. Тем самым он заставляет человека – который со времен Ренессанса перестал смотреть в небеса, чей взгляд стал «горизонтальным», направленным только на других людей, – снова взглянуть в небо. Угроза Хиросимы и Нагасаки показывает, что мы способны уничтожить не только человечество, но вместе с ним и самого бога – то есть творческое начало.

Божественный процесс приближается к своему

Гаррисон полагал, что христианская церковь очень слабо выступала в спорах о «смерти бога» и совсем не обратила внимания на то, что «рука бога» явственно различается в Хиросиме. Но для него самого идея, что высшее творческое начало (проявившееся, в том числе, в создании атомной бомбы) способно стать орудием уничтожения любого творчества и любой жизни, что силы бессознательного могут ополчиться на сознательное и стереть его апокалиптическому завершению, подведя нас к краю реального уничтожения земли и всего живого на ней. с лица земли, – не столько горькая ирония, сколько новое воплощение апокалипсиса. Если это произойдет (а в годы Холодной войны такой исход выглядел вполне реальным), тем самым будет достигнута, так сказать, отрицательная полнота, темная форма предельной сложности; но именно это, продолжал он, вполне соответствует тому новому миру, в котором живем мы после Хиросимы.

Как и некоторые теории холокоста, теория Гаррисона говорит о том, что бог – рассматриваемый здесь как творческое начало, бесконечное движение – и не всесилен, и не всеблаг.

Богословие смерти бога. Габриэль Ваханян, Харви Кокс, Томас Альтицер, Уильям Гамильтон

Наибольшее влияние холокост оказал, разумеется, на еврейскую мысль; однако он произвел глубочайшее впечатление не только на евреев. Более того, атомные бомбардировки Японии ясно показали, что под угрозой судьба всего человечества; растущие знания о сталинском терроре и чистках в России также показывали, что все человечество сейчас в одной лодке. Все эти события положили начало тому, что Джон Уорвик Монтгомери назвал «новой богословской наукой – теотанатологией [богословием смерти бога], в которой смертельная болезнь или отсутствие бога становится отправной точкой для выработки радикально светского подхода к современному миру».[643]