Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло

То, что смыслов у жизни может быть много – быть может, и есть самый драгоценный ее смысл: «Чем больше смыслов в разговоре, тем он интереснее». Иглтон не считает ответом на вопрос о смысле жизни указание на бога: «Бог ничего не делает самоочевидным – напротив, все усложняет». Кроме того, Иглтон спрашивает, не слишком ли раздута сама эта проблема: «Многие люди живут всем нам на зависть, хотя о смысле жизни, кажется, вовсе не задумываются». Желание вечно, а осуществление его кратковременно, так что важную роль в полноте и насыщенности жизни играет ее интенсивность. Что же до смысла жизни – сам он, по словам Иглтона, не более чем подавляющая нас иллюзия. «Жить, не нуждаясь в гарантии, что у нашей жизни есть смысл – значит жить свободным… Хранить веру в силу жизни в нас и вокруг нас – это и значит по-настоящему жить» (то же говорил и Джеймс Джойс). Помощь другим – это «маленькая смерть», petite morte; она помогает нам чувствовать себя лучше, но помимо этого никакого смысла не имеет. Смысл жизни – не столько идея, сколько практика, не эзотерическая истина, а определенная форма жизни. Само слово «счастье», как мы уже писали, Иглтон отвергает, припечатывая его эпитетом «словцо из детского летнего лагеря»; однако видит в нем побочный продукт определенного способа жить, а не замкнутое состояние внутреннего довольства.[843]

Невозможность трансцендентного. Томас Нагель

Американский философ Томас Нагель согласен с Бертраном Расселом: полностью удовлетворены жизнью мы никогда не будем, ибо в самой нашей природе заключен некий парадокс, двойственность, которую преодолеть невозможно. Если мы хотим достичь удовлетворения, то должны научиться с этим жить. Религиозное решение задачи относительно смысла жизни, говорит он, дает нам «заемный смысл», вводя в этот парадокс некое высшее существо.

Профессор философии и юриспруденции в Нью-Йоркском университете, Нагель любит давать своим книгам броские и завлекательные названия: «Смертельные вопросы», «Что все это значит?», «Взгляд из ниоткуда», «Последнее слово». Во «Взгляде из ниоткуда» и «Смертельных вопросах» он говорит о проблеме смысла жизни, произрастающей, по его мнению, из базового и неизбежного условия нашего бытия – того, что мы обитаем одновременно в двух мирах, объективном и субъективном. Все мы с этим сталкиваемся, говорит он: каждый из нас смотрит на мир со своей колокольни – но в то же время понимает, что в этом мире он лишь ничтожная букашка, и как бы смотрит на себя с огромной высоты. Мы стремимся вырваться за собственные пределы, но это никогда нам не удается. Такое «двойное зрение», продолжает Нагель, порождает в нас смятение и жажду трансцендентности – жажду мощную, но неутолимую.

Особенно рьяно критикует он то, что называет «сциентизмом» – «уверенность в правоте и правомочности одного лишь человеческого понимания вселенной». Сциентизм близоруко полагает, что все загадки бытия можно разгадать с помощью научных теорий, «как будто бы наш век не видел уже целых толп теорий», притязавших на то, чтобы дать ответы на самые сложные вопросы – а несколько лет спустя отправлявшихся на свалку. У философии задача иная и куда более сложная: она стремится выражать «непроговоренные, но ощущаемые проблемы в языке, не теряя их смысла». В каждой своей теме, говорит он, философия ставит перед нами вопрос: как далеко от относительной безопасности привычного языка готовы мы уйти, не рискуя полностью утратить связь с реальностью?[844] Религия же поступает прямо наоборот – разграничивает естественное и сверхъестественное, выводит трансцендентность за пределы нашего бытия, утверждая, что мы никогда не сможем достичь ее в земной жизни.

Нагель говорит, что на самом деле у нас нет подходящего языка для описания своего опыта. Реализм более всего нам необходим, когда мы вынуждены признать существование чего-то такого, чего не можем ни полностью понять, ни описать, ибо оно лежит за пределами слов, доказательств, свидетельств или эмпирических исследований. «Это нечто должно быть истинным, даже если мы не можем этого установить». Мир разума – в том числе «моего» разума – существует не только с моей точки зрения.[845] Еще одна проблема, связанная с объективностью и субъективностью – наши огромные интеллектуальные возможности, которые нельзя объяснить естественным отбором. Естественный отбор не объясняет всего – в том числе, не объясняет очень важного.