Эпоха великих реформ. Том 2

История эта возникла в 1869 г. из-за того, что на место выбывшего за границу проф. Захарьина был назначен благодаря дружескому усердию Катковско-Баршевской клики, которой университет обязан был потерею незадолго перед тем известных профессоров Ф. И. Дмитриева и Б. Н. Чичерина, – отсталый профессор патологической анатомии Полунин, представитель допотопной, точнее довирховской, медицины времен Рокитанского, Шкода (см. н. биографию Боткина). Чтобы замаскировать свою отсталость и невежество, наглядно обнаружившиеся при первых же шагах клинического дебюта Полунина, благодаря вскрытиям трупов умерших больных, он прибег к оригинальному способу, неведомому ни в одной европейской клинике, к канцелярской тайне: студенты не допускались при исследовании больного, скорбные листы писались ординаторами. Студенты отказались посещать лекции Полунина, и Совет, не имев мужества сознать свою ошибку, уволил 20 студентов. Вот тут-то возмущенный Белоголовый напечатал в органе медицинского департамента, «Архиве судебной медицины и общественной гигиены», редактируемом Ловцовым, в назидание бывшим своим учителям сильную статью под заглавием «Клинический профессор Полунин». В статье этой Белоголовый, между прочим, писал: «Московский университет, блистательно закончивший первое столетие своего существования, на рубеже второго как-то круто повернул с проложенного им пути и начал поражать такими странными приемами в среде своего Совета, что обратил на себя, далеко не в лестную сторону, общее внимание. Мы не беремся перечислять все «истории», повторившиеся в стенах Совета особенно в последние 2–3 года и доходившие до публики в отрывистых газетных сообщениях и перебранках, наполненных непонятными раздражением и злобою. Видимо было, что между профессорами идет глухая борьба, видно было, что вопреки естественному закону перевес клонится не на сторону молодой партии, предполагающей за собою движение вперед в умственном и нравственном обновлении университета, а на сторону партии стариков, чуждых и современному развитию науки, и реформативным стремлениям России и относившихся к университету, как относится всякий старик к своему тепло насиженному углу, где он привык сидеть 25–35 лет. Наука далеко ушла вперед, а он все сидит и как огня боится всякой вентиляции, и каждая струя свежего воздуха кажется ему посягательством на его существование. Для постороннего человека все подробности этой борьбы скрыты внутри Совета и можно видеть только результаты ее: удаление с кафедр лучших свежих сил и отсутствие прилива новых талантливых ученых. До сих пор все истории в недрах Совета Московского университета проходили как-то мимо медицинского факультета, но вот пришла, наконец, и его очередь». Указав затем на назначение анатома-патолога Полунина для заведывания факультетскою клиникою, Белоголовый продолжает: «От одного этого назначения веет стародавним временем, когда профессора не стеснялись специальностями и по произволу меняли свои кафедры, когда клиническая профессура поручалась старейшему из профессоров в награду за долгую службу, как синекура, способствующая увеличению их практики. Назначение Полунина показывает, что халатное отношение к науке в Москве еще не миновало, потому что браться анатому-патологу за чтение клинических лекций – абсурд и явный признак неуважения к науке, это то же, что пирожник взялся бы тачать сапоги, ну и начал тачать г. Полунин!» Разобрав клинические приемы Полунина, Белоголовый ясно доказывает, что студенты не могли ничему путному научиться у такого клинициста. Переходя от повода к истории к последствиям ее, Белоголовый упрекает Совет в негуманном отношении к студентам и в параллель к его суровому взысканию приводит только что пред тем состоявшееся постановление Совета Дерптского (ныне Юрьевского) университета, который за демонстрацию против проф. Валькера, доходившую до битья стекол, счел достаточным удаление двух студентов на одно полугодие и заключение в карцер 36 студентов («Архив Судебной Медицины », 1869. № 4, декабрь).

517

«Складные души», говорил Салтыков– явление не новое… Если вы видите человека, который мечется как угорелый между двумя враждебными лагерями и называет это метание мудростью, будьте уверены, это «складная душа»; если вы видите человека, который, называя себя пионером, не прочь иногда в сумерки покалякать с историографами насчет пионерских дел и называет это дипломатиею, будьте уверены, что это «складная душа»; если вы видите человека, который утверждает, что в иных случаях ломаная линия может быть короче прямой и называет это постепенностью в преуспеянии, будьте уверены, что это «складная душа» (См. «Письма о провинции». Соч., II. С. 355).

518