Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев

Современная поэзия описывает проявления человеческой природы фрагментарно. Касается ли она взаимоотношений людей, их сердечных дел и страстей, она демонстрирует лишь небольшой сегмент их души; основная же ее часть остается в темноте, освещаемая лишь случайными вспышками света. Герои же древности всегда представлялись внутри круга. Вся их предыдущая жизнь, обязательства и привилегии их положения, прошлое их семьи находятся на переднем плане их разума. Когда придворные короля вводят невесту своего господина в супружескую спальню, она ощущают себя так, словно в комнату внесли щиты, с которыми воевали ее предки, хотя щиты эти, украшенные гербами, остались висеть на стенах ее родового замка. Когда каменщики кладут стену из камней и видят, как она постепенно становится все выше и выше, они ощущают, что держат в руках мечи, – они такие же защитники замка, как и вооруженными мечами воины. Рыцари даже за мирной трапезой ни на минуту не забывают о своей славе и доблести. Когда они снимают доспехи и ложатся в постель, они остаются все теми же облаченными в кольчуги, вооруженные мечами, укрощающими коней героями. Когда они наносят удары, то слушатели саг должны понимать, что в этот удар вкладываются все традиции их народа, вся доблесть героя, неукротимая жажда мести сына за отца – вся сила этого удара запечатлевает славу героя, славу его рода – предков и потомков, – обращая его историю в сагу.

Не только мужчины, герои саг, раскрывают перед слушателем всю свою сущность. Гомер знал, что царица, возлежавшая с мужем на супружеском ложе, облачена в приличествующие ей одежды. Когда Юдифь покидает лагерь ассирийцев, унося голову своего врага, она шагает во всем своем царственном величии; ни она, ни какая-либо германская высокородная дама никогда не появилась бы перед людьми в неподобающем виде, какие события этому ни предшествовали бы. Вальхтеов, королева данов, входит в зал, сияя золотыми украшениями, и приветствует собравшихся; сначала она протягивает чашу королю, затем его дружинникам и лишь потом подносит чашу Беовульфу: «Вышла Вальхтеов, / блистая золотом, / супруга Хродгара, / гостей приветствовать / по древнему чину: / высокородная / вождю наследному / вручила первому / чашу пенную, / да не грустил бы / в пиру властитель, / владыка данов, / – до дна он выпил, / радуясь трапезе, / добрый конунг; / затем гостей / обходила Вальхтеов / с полной чашей, / потчуя воинов, / старых и юных, / пока не предстала / жена венценосная, / кольцевладелица / с кубком меда / перед гаутским / войсководителем».

И весь мир, в котором живут эти мужчины и женщины, похож на них. Мысли и чувства их многогранны и объемны, а поступки отображают сущность. Образ мира героев саг так же объемен и реалистичен, как они сами. Чтобы показать, что конь быстроног и резв, скальд говорит, что у несущегося по равнине скакуна развевается грива, он до того быстро перебирает копытами, что кажется, у него всего одна пара ног. Подходя к знакомому дому, человек видит не просто дверь и фасад, но и всех, кто в нем живет и чем занят. Видя, как высока крыша чертога, путник делает вывод, что у местного владетеля большое войско, ибо под сводами такой «знатной хоромины» может разместиться немало воинов: «И вдруг перед ними / в холмах воссияла / златослепящая / кровля чертога, / жилища Хродгара: / под небом не было / знатней хоромины, / чем та, озарявшая / окрестные земли. / Узрели славу / твердыни престольной / щитоносители».

Даже в отсутствие ратников замок этот освещен сиянием их оружия и наполнен сокровищами его владельца. Путник издалека отмечает, как высоки стены города, видит с дороги не только крыши домов богатых вельмож, но и подвалы, заполненные красным золотом. Глядя на синеющие в непроглядной дали родные берега, моряк представляет скалистые утесы, крутые тропы, по которым он не раз взбирался. Думая о своей далекой стране, норвежец, вероятно, облекал мысли в слова, напоминающие стихи Гомера:

В счастливой Фтии моей, многолюдной, плодами обильной,
Нив никогда не топтал; беспредельные нас разделяют
Горы, покрытые лесом, и шумные волны морские[46]

.

Полнота и всеобъемлющий характер идеи были присущи не только поэтической речи; они составляли саму суть языка и накладывали свой отпечаток на юридическую терминологию до середины Средних веков. Законовед, произносящий слово «дерн», обязательно добавлял «зеленый»; убийц, воров и подобных им людей следовало хоронить на берегу, где «море встречается с зеленым дерном», как сказано в норвежской книге законов. Он не мог произнести слово «золото», не добавив эпитета «красное» или «сияющее», а «серебро» – без эпитета «белое». В точном языке закона день называется ясным, а ночь – темной или мрачной.