Эра Дракулы

– Думаю, как раз наоборот. Из сержантов получаются плохие анархисты. У них нет воображения. Сержанты всегда служат. Можно построить целую империю с сержантами за спиной.

– Значит, он следует приказам.

– Разумеется. От этого дела веет ancien regime[197], не думаете?

Костаки всегда гордился своей интуицией.

– Вы восхищаетесь этим человеком? Или, по крайней мере, восхищаетесь его делом?

– В эти ночи крайне неблагоразумно питать подобные убеждения.

– Тем не менее…

Маккензи улыбнулся:

– Было бы лицемерием с моей стороны скорбеть о фон Клатке или даже выражать сочувствие Джону Джейго.

– А что, если бы не фон Клатка, а…

– Вы там погибли? Тогда, возможно, дело приняло бы иной оборот. Но только возможно. Сержант не сделал бы различия между вами и вашим товарищем. Вот где расходятся пути мои и его хозяина.

Костаки задумался на мгновение, а потом сказал:

– Я могу потерять ногу.

– Мне жаль это слышать.

– Что вы собираетесь делать с сержантом? Позволите ему служить этому неизвестному заговору и дальше?

– Я уже объяснял, что в первую очередь я полицейский, а уже только потом «теплый». Когда у меня будут улики, которые Уоррен не сумеет проигнорировать, я выложу их перед ним.

– Спасибо, шотландец.

– За что?

– За ваше доверие.

На столе лежало множество листов бумаги, покрытых зашифрованными посланиями или стенографическими значками, напоминавшими иероглифы.

– А что это у нас тут? – сказал Маккензи. Он взял черновик, сделанный карандашом и написанный самым обыкновенным английским языком. – Лестрейд умрет от зависти. И Фред Эбберлайн. Костаки, посмотрите…

Тот взглянул на послание. Сверху стояло обращение: «Дорогой начальник», а заканчивалось оно подписью: «Искренне ваш, Джек-потрошитель».

Глава 44. На берегу

Тело вынесло волной на Каколдс-Пойнт, у плеса Лаймхауса. Понадобилось три человека, чтобы вытащить его из чавкающей слякоти на ближайшую пристань. Прежде чем прибыли Женевьева и Моррисон, кто-то взял на себя смелость положить труп в подобие пристойной позы, развернув руки и расправив пропитанные водой и грязью одежды. Мертвеца прикрыли куском парусины, дабы охранить чувства рабочих дока, случившихся поблизости, и людей, прогуливающихся по берегу.

Его уже опознали по надписи на часах и, как ни странно, чеку, выписанному на Монтегю Друитта. Тем не менее надо было формально подтвердить личность покойного. Когда констебль приподнял ткань, несколько наблюдателей преувеличенно громко воскликнули от отвращения. Моррисон дернулся и отвернулся. Лицо Друитта объели рыбы, выставив напоказ пустые глазницы и дьявольскую усмешку голых зубов, но Женевьева все равно узнала его по прическе и подбородку.

– Это он, – сказала вампирша. Констебль уронил ткань и поблагодарил их. Моррисон подтвердил слова Дьёдонне. Полицейский аккуратно все записал.

Полковник сдержал слово. Карманы Друитта были набиты камнями; никакой прощальной записки не оставили, но напрашивалось неизбежное заключение. Еще один ненаказанный убийца оказался на свободе; только полиция не поднимет против него целую кампанию, и по этому поводу не пришлют специальных следователей из клуба «Диоген». Что такого необычного было в Потрошителе? На расстоянии пятидесяти ярдов от реки могло найтись с дюжину столь же жестоких и столь же плодотворных душегубов. Уайтчепельский Убийца, скорее всего, был сумасшедшим; Моран и ему подобные не имели даже этого оправдания. Их убийства совершались всего лишь в соответствии с привычным набором действий.

Когда Друитта погрузили на фургон, шоу закончилось. Праздношатающиеся ушли искать следующее зрелище, а полицейские вернулись к своим обязанностям. Женевьева осталась с Моррисоном на конце пристани. Они пошли в сторону Ротерхайт-стрит, где бок о бок стояли дома торговцев пенькой, пабы, гостиницы для моряков, корабельные конторы и непристойные заведения. Это был лондонский квартал, больше напоминающий «Арабские ночи», восточный базар в легком тумане. Здесь смешались сотни разных языков, но влияние китайцев ощущалось сильнее всего. От шуршания шелка Женевьева все еще чувствовала ужас.

Неожиданно перед ней появилась скрытая вуалью фигура. Вампирша в черной пижаме склонилась, извиняясь, и открыла лицо. Женевьева признала китайскую девушку из Старого Джейго, которая говорила от имени Повелителя Странных Смертей.

– За эту несправедливость будет вынесена компенсация, – сказала она, – у вас есть слово моего хозяина.

А потом китаянка исчезла.

– Что это было? – спросил Моррисон.

Женевьева пожала плечами. Незнакомка говорила на мандаринском диалекте. Если верить Чарльзу, теперь полковник Моран не избежит последствий за свои действия. Но если его накажут, то не за жестокое убийство, а за ненужное жестокое убийство.

Девушка исчезла в толпе.