Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Тем временем Хава и ее израильские дети, бывшие и для Бейлки, и для Годл отдаленными маяками подлинного еврейства, никакого особого интереса к Тевье не проявляли, потому что они всегда были евреями и потому что их еврейство было нового типа. Израиль был единственным послевоенным европейским государством («европейским» и по составу, и по вдохновению), в котором сохранился дух великих националистических и социалистических революций межвоенного периода. Германия Гитлера и Италия Муссолини были побеждены и дискредитированы; Испания Франко и Португалия Салазара умерили свой и без того скромный полуфашистский пыл; Турция Ататюрка рутинизировала свое торжество над космополитизмом и народной религией; Национальная партия Южной Африки пошла по пути административной — не народной — революции, а сталинский Советский Союз начал изображать себя пожилым, зрелым, немного усталым и, пожалуй, готовым к бытовому уюту и семейному счастью. Только Израиль продолжал жить в Европе 1930-х годов: только Израиль по—прежнему принадлежал вечно молодым, культивировал атлетизм и немногословие, преклонялся перед огнем сражений и тайной полицией, воспевал дальние походы и юных пионеров, презирал сомнения и самокопание, воплощал нерушимое единство избранных и отвергал большинство черт, традиционно связываемых с еврейством. Реакция на масштаб и характер нацистского геноцида в сочетании с сионистской комсомольской традицией породили воинскую культуру необычайной силы и интенсивности. В еще большей мере, чем националистические и коммунистические движения межвоенной Европы, Израиль был пропитан пафосом: «это не должно повториться», «хватит!», «нам нечего страшиться, кроме самого страха». Ничто не выражает дух победившего сионизма лучше, чем сталинская речь 1931 года: «Мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! ... [Нас] били все... Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно... В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь... у нас есть отечество, и мы будем отстаивать его независимость».

Израиль 1950-х и 1960-х годов был не просто аполлонийским и антимеркурианским — он был аполлонийским и антимеркурианским в то время, когда западный мир, частью которого он являлся, двигался в противоположном направлении. В то время как в послевоенной Европе и Северной Америке воинственное мессианство, юношеский идеализм, большевистская твердость и культ военной формы приходили в упадок, реакция на масштаб и характер нацистского геноцида в сочетании с чувством неловкости по поводу западного бездействия и соучастия привели к тому, что Израиль оказался в особом положении, на которое общие правила не распространялись. Попытка создать «нормальное» еврейское государство привела к созданию удивительного анахронического исключения (почитаемого и отвергаемого как таковое). Прожив две тысячи лет меркурианцами среди аполлонийцев, евреи превратились в единственных аполлонийцев в мире универсального меркурианства (или, вернее, в единственных цивилизованных аполлонийцев в мире меркурианцев и варваров). Они по-прежнему были чужаками, но на этот раз любимыми (Западом) чужаками, поскольку пребывали в отдалении и не воспринимались как опасные меркурианцы. В течение четверти века, последовавшей за Второй мировой войной, Израиль олицетворял всеобщую мечту о молодой силе, радостном труде, человеческой подлинности и справедливом возмездии. Израиль был единственной страной, в которой европейская цивилизация казалась твердо уверенной в своих силах и своей правоте, единственной страной, в которой насилие выглядело воистину добродетельным. Южноафриканский апартеид, также видевший в себе защитника маленького, цивилизованного, этнически чистого племени, направляемого провидением, управляемого демократическими учреждениями, преданного идее превращения пустыни в сад, и окруженного буйными и плодовитыми варварами, все чаще воспринимался как самозванец и позорное пятно. Израиль, предоставивший кров выжившим жертвам холокоста и воплощавший возрождение нации, принявшей муку в Европе от рук европейцев, казался справедливым укором «цивилизованному миру» и, быть может, гарантией будущего искупления.

Самым важным институтом в Израиле была армия, самыми почитаемыми героями — генералы, самой уважаемой профессией — воздушные десантники (а самым уважаемым воздушным десантником 1950-х годов — Ариэль Шарон). Одной из самых популярных книг был роман Александра Бека «Волоколамское шоссе» (1943—1944), который повествует о том, как неторопливо проницательный русский генерал, соединяющий в себе народную простоту с врожденным знанием «тайны войны» (в традиции Кутузова из «Войны и мира»), и молодой лейтенант-казах с «худощавым лицом индейца», «вырезанным из бронзы... каким-то очень острым инструментом», превращают пестрое сборище патриотов в сплоченную, непобедимую военную силу. Их главное оружие — «психология». В одном из ключевых эпизодов романа лейтенант разговаривает с новобранцем, еще не овладевшим искусством боя и подлинным пониманием патриотизма: