Эра милосердия

Во втором варианте, почтальонша заболталась с Груздевой, которая ждала гостей. И во время этого затянувшегося (женщины болтливы) чаепития гости действительно пришли! Только вот не за тем, чтоб чаи распивать. И почтальоншу они выставили за дверь, а с Ларисой расправились.

Почему же почтальонша промолчала об этих гостях на допросе в милиции? Видимо, гости ей показали очень страшное удостоверение: ГБ или СМЕРШ, и строго-настрого предупредили держать язык за зубами до самой смерти. Старая почтальонша, работавшая и в войну, и во время репрессий тридцатых годов, когда люди часто исчезали без следа (а милиция их безуспешно искала), сталкивалась с таким не впервой. А уже когда поняла, что речь идет о банальном убийстве, тем более решила молчать. Тоже по вполне понятным причинам, то есть попросту из страха перед обеими сторонами. Милиция могла счесть её «своей бабой-подводчицей», открывшей дверь грабителям, а сами грабители — укоротить болтливый язык на целую голову.

Вот и вся тайна последнего чаепития Ларисы Груздевой.

Коканд — город хлебный

Образ Соловьёва, не смотря на то, что сыграл в сюжете «Эры Милосердия» довольно важную роль, не балует читателя практически никакими характерными подробностями. Зато несколько очень многозначительных мелочей в нём всё же проскальзывает. На одну из этих зловещих деталей я уже обращал ваше внимание: Соловьёв выигрывает (так и хочется сказать: «якобы!») по облигации государственного займа пятьдесят тысяч рублей. Напомню, что согласно застойным «городским легендам» именно заведомо выигрышными облигациями государственного займа органы госбезопасности СССР рассчитывались со своей агентурой, а демонизированный пропагандой Берия — с изнасилованными им советскими женщинами.

Ещё одной такой деталью, точно так же не имеющей никого отношения к сюжету романа, была сцена с «раскулачиванием» Соловьёва капитаном Жегловым.

«Мы зашли в дежурку, где сейчас стало потише и Соловьев пил чай из алюминиевой кружки. Закусывал он куском черного хлеба, присыпанного желтым азиатским сахарным песком.

Жеглов написал что-то в дежурном журнале и расписался - подписью слитной, наклонной, с массой кружков, крючков, изгибов и замкнутою плавным круглым росчерком, и мне показалась она похожей на свившуюся перед окопами "спираль Бруно".

- Ну, Петюня, прохлаждаешься? - протянул он, глядя на Соловьева, и я подумал, что Глебу Жеглову, наверное, досадно видеть, как старший лейтенант Соловьев вот так праздно сидит за столом, гоняя чаи с вкусным хлебом, и нельзя дать ему какое-нибудь поручение, заставить сделать что-нибудь толковое, сгонять его куда-нибудь за полезным делом - совсем бессмысленно прожигает сейчас жизнь Соловьев.

- А откуда у тебя, Петюня, такой распрекрасный сахар? Нам такой на карточки не отоваривали! Давай, давай, колись: где взял сахар? - При этом Жеглов смеялся, и я не мог сообразить, шутит он или спрашивает всерьез..Соловьев наконец проглотил кусок, и от усердия у него слезы на глазах выступили:- Чего ты привязался - откуда, откуда? От верблюда! Жене сестра из Коканда прислала посылку!

Соловьев, чертыхаясь, отсыпал нам в кулек, свернутый из газеты, крупного желтого песка, и, пока он был поглощен этим делом, понукаемый быстрым жегловским баритончиком».

Что мы здесь имеем? Во-первых — Коканд. Во-вторых сестра из Коканда именно жене Соловьёва прислала эту посылку с сахаром.