Эра Огня 4: Костёр в ночи

— Считайте... — Гетаинир хрипло засмеялся. — Считайте это любовью с первого взгляда. Я просто хочу ещё разок взглянуть ей в глаза. И вы либо исполните мою волю, либо можете убивать. Берите это на душу, если можете. Асзар-то справится, у него Воздух в крови, он легко забывает то, о чём не хочет помнить. А вот вы, с вашими сложными моральными принципами... Вы за эту смерть себя живьём сожрёте, сэр Ямос.

Они оба смотрели на меня. Асзар и Гетаинир. Оба ждали ответа. Я закрыл глаза и мысленно сосчитал до десяти. Зачем-то проверил, как идёт разработка мессенджера. Неплохо шла — двадцать пять процентов уже. А было бы сто — я мог бы Натсэ прямо отсюда написать.

— Хорошо, — сказал я, открыв глаза. — Но если вы не признаетесь...

— Да чтоб я сдох! — усмехнулся Гетаинир.

Асзар оставил его висеть и вышел из темницы вместе со мной. На верхней ступеньке мы ненадолго остановились, давая глазам попривыкнуть к свету, проникающему в помещение через открытое окно.

— Что его может связывать с вашей сестрой? — спросил Асзар.

— Понятия не имею... Она его точно не знала до той встречи в «Передке». Но он как-то сразу к ней приглядывался, это да...

Я нехотя вспоминал, как Гетаинир снова и снова обращался к Натсэ. Как он переводил на неё разговор в лесу...

— Не думаю, что речь в самом деле о любви, — внезапно утешил меня Асзар. — Такие, как он, бросаются подобными словами, только если за ними ничего нет.

Я пожал плечами и двинулся к двери. Сразу оказалось, что далеко ходить не надо — Натсэ шла к зданию тюрьмы решительным шагом, и лицо её не предвещало ничего хорошего.

— Тавреси! — воскликнул я, протягивая руки ей навстречу. — А мы как раз...

Вместо ответа мне в глаз врезался кулак. Я отлетел на стену тюрьмы, недоумённо моргая и пытаясь прийти в себя. Но раньше, чем мне это удалось, я почувствовал себя в крепких объятиях Натсэ.

— Морт, я убью тебя однажды! — прошептала она мне на ухо. — Ты мог в кузнице хотя бы записку оставить? Эти идиоты кузнецы молчат, как рыбы!

— Прости... — Я погладил её по спине. — Я пока ещё не совсем привык, что кому-то есть до меня дело двадцать четыре часа в сутки... Восемнадцать лет всё было наоборот, за полгода переучиться сложно.

— Так начинай уже стараться лучше! — Натсэ отстранилась от меня и грозно посмотрела. Впрочем, губы у неё тотчас дрогнули: — Ой... Прости, я это не подумав. Синяк будет...

— Пусть будет, — улыбнулся я. — Будет напоминать о том, как важно оставлять записки. Слушай, тут такое дело... Ты только не сердись, хорошо?

Глава 40

Просьба «не сердиться» не возымела действия. Выслушав, в чём суть дела, Натсэ пришла в ярость и посмотрела на Асзара.

— Ты просто не умеешь пытать людей, — заявила она. — Дай мне пять минут, и он признается даже в том, что убил и съел собственную мать.

— Только разговор, — отрезал Асзар. — Никто, кроме меня, к нему пальцем не прикоснётся. Вы готовы помочь следствию?

— Там хоть решётки есть? — мрачно спросила Натсэ.

— Есть, каменные, — подтвердил я.

— Так скажите ему, чтобы близко к решёткам не подходил — я за себя не ручаюсь!

— В данный момент, — усмехнулся Асзар, — господин Гетаинир висит между полом и потолком посередине своей камеры. При всём желании он не сумеет приблизиться к решётке.

— Дыба? — уточнила Натсэ.

Асзар кивнул, без особой, впрочем, гордости.

Натсэ закатила глаза:

— Дилетант! Ладно, веди.

Пока мы спускались в тюрьму, Натсэ нас просвещала:

— Дыба сама по себе — потеря времени. Пока тянешь — больно, но он орёт и ничего не говорит, а как перестанешь, так ему кажется, что всё закончилось и терпимо. Поэтому нужно, чтобы второй подбадривал ублюдка кнутом, или раскалёнными щипцами. Но, честно говоря, даже с одним ножом безо всякой дыбы можно добиться большего. Всего-то надо пустить кровь, и чтоб рана не закрывалась. Так он будет чувствовать, что умирает с каждой секундой. Понимаешь разницу? Человек начинает говорить не для того, чтобы остановить боль, а для того, чтобы вернуть жизнь.

Оказавшись в подвале, она сложила руки на груди и уставилась на распятого Гетаинира.

— Хотел меня видеть?

Он долго смотрел на неё, и по его лицу я не мог прочитать ничего определённого. Ну, разве что точно мог сказать, что особо страстным обожанием там и не пахнет. Это вызвало у меня непроизвольный вздох облегчения, но, как выяснилось, преждевременно.

— Есть ещё одна очень интересная пытка, — заметила Натсэ, когда пауза затянулась. — Для неё с заключённого нужно снять штаны и закрепить над нужным местом ОЧЕНЬ острое лезвие. После чего в камере появляются обнажённые красавицы и предаются любовным утехам на глазах несчастного. Стоит ему увлечься зрелищем, как его мужская гордость начинает упираться в лезвие. Сначала чуть-чуть, но он понимает, что ещё секунда-другая, и спасать будет нечего. Некоторые особо нетерпеливые палачи поят жертв специальным составом, многократно усиливающим мужские способности.

— А такой есть? — заинтересовался я.

— Нет! — решительно заявила Натсэ, даже рукой взмахнула. — Я всё выдумываю. Забудь. Выброси из головы!