Эрагон. Наследие

Она снова видела, как сидит на холме, созерцая какую-то пустынную равнину и напевая старинную песенку гномов, а к ней со всех сторон подкрадываются куллы, ургалы и раззаки. В итоге они вроде бы даже ее схватили и стали мучить – во всяком случае, у нее возникло ощущение, словно ее жестоко бьют и режут ножами, она даже вскрикивала порой, не в силах терпеть эту боль, но ни разу ей даже в голову не пришло сдаться на милость Гальбаторикса.

Затем холмистая равнина исчезла – вместе со всеми мучениями Насуады, – и она тут же вновь напомнила себе: «Это мне только кажется. Я не поддамся на этот обман. Я не животное, я сильнее, чем моя слабая плоть».

Теперь она оказалась в темной пещере, освещенной мерцанием каких-то зеленоватых грибов. Где-то рядом, за рядами сталагмитов, слышалось фырканье и шаги какого-то крупного существа, а потом Насуада почувствовала на затылке теплое дыхание этой твари; в нос ударил отвратительный запах падальщика.

И тогда она снова начала смеяться и продолжала смеяться, когда Гальбаторикс начал вызывать у нее одно ужасное видение за другим, словно пытаясь найти некое оптимальное сочетание боли и страха, которое поможет ему сломить эту упрямицу. Насуада смеялась, твердо зная, что ее воля сильнее, что созданные его воображением образы и обстоятельства не в силах сломить ее. Она теперь была уверена, что может рассчитывать на помощь Муртага и, если он, ее друг и союзник, будет с нею рядом, ей нипочем любые кошмарные видения, созданные Гальбаториксом.

Вопрос характера

Эрагон неожиданно поскользнулся в жидкой грязи, подвернул ногу и неуклюже, боком, упал прямо в мокрую траву. Он поморщился от боли – наверняка на бедре будет здоровенный синяк – и выругался: «Барзул!» Потом осторожно поднялся с земли.

«Еще хорошо, что я на Брисингр не приземлился», – подумал он, счищая со штанов грязь.

Настроенный весьма мрачно, он двинулся дальше, к тому разрушенному зданию, где они решили устроиться на ночлег, надеясь, что там будет безопаснее, чем в лесу.

Пробираясь в густой траве, Эрагон вспугнул несколько лягушек-быков, которые тут же попытались спрятаться или, совершая крупные прыжки, удрать от него подальше. Здешние лягушки-быки тоже были достаточно странными: у каждой в центре лба, над красными глазками, торчал некий выступ, похожий на рог и переходящий в гибкий стебель, больше всего напоминающий удочку рыболова, на конце которого висел маленький мясистый орган, ночью испускавший белый или желтый свет. Этот свет позволял лягушкам-быкам подманивать сотни летучих насекомых, которых они ловили своим длинным языком; в результате благодаря такой доступности пищи лягушки вырастали до невероятных размеров. Он видел особей величиной с голову медведя – это были огромные мясистые комки плоти с вытаращенными глазами и широченными ртами в две его ладони длиной.

Эти лягушки напомнили Эрагону о травнице Анжеле, и он вдруг пожалел, что они не взяли ее с собой на остров Врёнгард. «Если кто-нибудь и мог бы назвать нам с Сапфирой наши истинные имена, так, по-моему, только Анжела», – думал он. По какой-то причине ему всегда казалось, будто Анжела видит его насквозь, знает о нем все, понимает каждую его мысль и каждый поступок. Обычно это было не слишком приятное ощущение, но сейчас Эрагон был бы рад, если бы Анжела здесь появилась.

Они с Сапфирой решили поверить Солембуму и провести на Врёнгарде еще дня три, а за это время попытаться выяснить свои истинные имена. Глаэдр предоставил им самим решить этот вопрос. Он сказал лишь:

«Вы лучше меня знаете Солембума. Останемся мы здесь или нет – в обоих случаях риск достаточно велик. Больше безопасных путей у нас не существует».

Собственно, выбор в итоге сделала Сапфира.

«Коты-оборотни никогда не стали бы служить Гальбаториксу, – сказала она. – Они слишком высоко ценят собственную свободу. И в данном случае я бы поверила скорее их словам, чем словам любого другого существа, даже эльфа».

Так что они остались.

Остаток того дня и большую часть следующего они провели в размышлениях, изредка переговариваясь, делясь соображениями и воспоминаниями, изучая мысли друг друга и пытаясь использовать различные комбинации слов древнего языка – все это в надежде, что им удастся либо сознательно прийти к пониманию своих истинных имен, либо, если повезет, случайно на них наткнуться.

Глаэдр предложил свою помощь, и время от времени они обращались к нему с вопросами, но большую часть он помалкивал, представляя Эрагону и Сапфире полную свободу обмена мнениями. Надо сказать, Эрагон был бы весьма смущен, если бы кто-то другой услышал их с Сапфирой разговоры.

«Поиски истинного имени – это нечто такое, что каждому следует делать самостоятельно, – сказал Глаэдр. – Если я хорошенько подумаю, то смогу, наверное, назвать вам ваши имена – но только потому, что у нас совсем мало времени и мы не можем тратить его зря, – но все-таки лучше бы вы отыскали их самостоятельно».