Эрагон. Наследие

Но пока что ни Эрагону, ни Сапфире это не удалось.

С тех пор как Бром разъяснил Эрагону природу истинных имен, Эрагон мечтал узнать свое имя. Знания вообще, и особенно знание самого себя, всегда казались ему вещью чрезвычайно полезной, и он надеялся, что знание своего истинного имени позволит ему лучше владеть собой, своими мыслями и чувствами. И все же он ничего не мог с собой поделать: его до нервной дрожи пугало то, какое имя ему может открыться.

Эрагон очень надеялся, что в течение ближайших дней им с Сапфирой удастся отыскать свои имена, но уверен в этом не был. Его беспокоил не только успех экспедиции на Врёнгард. Ему очень не хотелось, чтобы Глаэдр или Сапфира первыми назвали ему его истинное имя. Если ему предстояло услышать, как все его существо заключают в рамки одного слова или выражения, то услышать это слово ему все же хотелось первым, не доверяя его поиски чужим умам.

Эрагон вздохнул и стал подниматься по пяти обвалившимся каменным ступеням на просторное крыльцо перед входом в здание. Это был так называемый дом-гнездо, как выразился Глаэдр. По меркам Врёнгарда, дом был небольшой, почти незаметный, однако же в нем было три этажа, а во внутренних помещениях Сапфира передвигалась без особого труда. Юго-восточный угол дома обвалился внутрь вместе с частью потолка, но в целом этот «дом-гнездо» сохранился неплохо.

Шаги Эрагона гулким эхом отдавались в пустых помещениях, когда он, пройдя под аркой главной двери, двинулся по некогда очень красивому, гладкому и сверкающему, полу в главный зал. Пол был сделан из какого-то прозрачного материала, в который были как бы вмурованы сверкающие извилистые лезвия разноцветных клинков, создававшие удивительный и довольно сложный орнамент. Каждый раз, глядя на него, Эрагон думал, что эти пересекающиеся линии вот-вот сложатся в некую узнаваемую форму, но этого никогда не происходило.

Гладкая поверхность пола была покрыта паутиной мельчайших трещинок. Трещинки расходились в разные стороны, и от груды мусора, образовавшейся там, где обвалилась часть стены и потолка. В пролом уже пробрались длинные щупальца плюща, свисавшие с потолка, словно куски узловатых веревок. С них капала вода, собираясь на полу в мелкие, но довольно широкие лужи; звук падающих в лужи капель эхом разносился по всему зданию, напоминая неумолчный, хотя и не слишком ритмичный барабанный бой, и Эрагону порой казалось, что он просто сойдет с ума, если так и будет все это время слушать этот бой.

Перед северной стеной полукругом были выложены камни, которые притащила Сапфира, пытаясь как-то защитить их стоянку. Ей в итоге удалось сложить стенку высотой более шести футов. Преодолев этот барьер, Эрагон спрыгнул на пол, снова приземлившись не слишком удачно, и выругался себе под нос.

Сапфира вылизывала переднюю лапу, но тут же перестала этим заниматься и посмотрела на него. Эрагон чувствовал, какой вопрос она хочет ему задать, и отрицательно помотал головой. Сапфира тут же вернулась к прежнему занятию, а он, сняв с себя плащ, подошел к костру – кострище они устроили у самой стены, – расстелил на полу возле него промокший плащ, стащил покрытые коркой грязи сапоги и тоже пристроил их поближе к огню.

«Похоже, дождь так и будет идти?» – спросила Сапфира.

«Возможно».

Эрагон присел на корточки у огня, погрелся немного и перебрался на свой спальный мешок, удобно прислонившись к стене и наблюдая за тем, как ловко Сапфира работает своим алым языком, вылизывая мягкие кожистые складки у основания когтей. Ему вдруг пришла в голову одна мысль, и он пробормотал заклятие на древнем языке, но, к своему разочарованию, не ощутил от этих слов ни малейшего прилива энергии, да и Сапфира никак на это заклятие не отреагировала, в отличие, например, от Слоана, когда Эрагон произнес вслух его истинное имя.

Эрагон закрыл глаза и откинул голову назад.

Его приводило в отчаяние то, что он не в состоянии даже истинное имя Сапфиры разгадать. Он мог бы согласиться с тем, что толком не понимает самого себя, но Сапфиру-то он знал с того мгновения, как она проклюнулась из яйца, он делил с нею почти все ее мысли и воспоминания. Разве могли быть какие-то уголки в ее душе, где она хранила бы от него какую-то тайну? Как ему удалось разобраться в сути такого убийцы и предателя, как Слоан, если в своей собственной душе и в душе Сапфиры, связанной с ним и любовью, и магией, он разобраться не может? Неужели потому, что Сапфира – дракон, а он, Эрагон, – человек? А может, потому, что Слоан в целом куда примитивней Сапфиры?

Нет, этого ему никогда не понять!