Эрагон. Наследие

И поскольку Сапфира выбрала тебя, человека, быть ее Всадником, то было бы справедливо, если бы следующим Всадником стал эльф, если, конечно, тот малыш, что живет в яйце, с этим согласится. Я бы хотела, чтобы это осуществилось без отлагательств. Дракон уже и так слишком задержался в своей скорлупе. Поскольку в другом месте есть еще немало яиц – место это я, разумеется, называть не стану, – ты, надеюсь, не сочтешь мой поступок проявлением излишней самоуверенности или предосудительного предпочтения по отношению к моей расе. Я посоветовалась по этому вопросу с Элдунари, и они с моим решением согласились.

Поскольку и Гальбаторикс, и моя мать теперь ушли в пустоту, я более не желаю оставаться послом у варденов. Я предпочла бы возобновить свое прежнее занятие – перенос драконьих яиц с места на место, как это было, когда мы искали будущего Всадника для Сапфиры. Разумеется, посол, осуществляющий связь между нашими народами, по-прежнему необходим. А потому мы с Датхедром решили назначить на эту должность одного молодого эльфа по имени Ванир, с которым ты познакомился, когда был в Эллесмере. Он выразил желание побольше узнать о людях, и это представляется мне достойной причиной для того, чтобы он занял пост посла – если, конечно, он не проявит полной некомпетентности.

В письме было и еще несколько строк, но Арья так и не написала, когда сможет и сможет ли вообще вернуться в западную часть Алагейзии. Эрагон очень обрадовался ее письму и был благодарен ей за внимание, но все же страшно жалел, что она не дождалась его возвращения. После ее отъезда в его душе словно возникла брешь, и хотя он довольно много времени проводил с Рораном и Катриной, а также с Насуадой, эта болезненная пустота никак не заполнялась. И в совокупности с непреходящим ощущением того, что они с Сапфирой попросту тратят время зря, создавала у него ощущение собственной ненужности. Эрагону часто казалось, что он воспринимает себя как бы со стороны, точно чужой человек. Он понимал причину возникновения подобных ощущений, но не мог придумать для себя никакого иного лекарства, кроме времени.

По дороге в Урубаен Эрагону пришло в голову, что он мог бы, воспользовавшись древним языком, а точнее, именем всех имен, попытаться удалить из души Эльвы последние следы своего неудачного «благословения», которое в итоге оказалось для нее проклятием. Эльва теперь постоянно жила во дворце Насуады, в собственных покоях. Эрагон пришел к ней, изложил свою идею и спросил, чего бы хотела она сама.

Как ни странно, Эльва не проявила особой радости. Она нахмурилась и молча уставилась в пол. И в такой позе, бледная, мрачная и безмолвная, просидела, наверное, с час. А Эрагон покорно сидел рядом с нею и ждал.

Затем Эльва наконец подняла на него глаза и честно призналась: