Эразм Роттердамский Стихотворения. Иоанн Секунд Поцелуи

Глупый, что с юных годов ты себе измышляешь надежду,
Рад, что еще далеки старцев дрожащие дни;
Жизни тебе предстоящей считая безмерные годы,
Жизнь до седой головы ты обещаешь себе.
А между тем предаваться излишествам хочешь желанным,
Милым ты радостям рад плоти бесстыдной своей?
И пока рок, — говоришь, — позволяет счастливый и возраст,
Будем на всяческий лад тешить желанья свои.
Пусть ликование будет, пиры, хороводы, услады,
10 Плески, объятья, любовь и поцелуев восторг,
И наслажденья Венеры, и нежного огнь Купидона,
Пусть и забавы придут с шутками к нам без числа.
Пусть не отсутствует флейта, кифары пусть будут и лиры,
Боль и забота — вдали, горести все — далеко.
Вышним богам предоставьте о прочем о всем попеченье,
И треволнение пусть праздных тревожит богов.
Пусть проведем мы прекрасно досуги юности нежной,
Пусть же зловредность забот канет в кипении волн.
Возраст используем свой, чтоб не втуне оставил остылых,
20 Юность, ликуя, пока нежно цветет на щеках.
Молви, несчастный, зачем на тростник опираешься хрупкий.
Сломлен, — погибель тебе, срезан, — и ты упадешь?!
Не на беглянку ли юность надеешься ты, и без толку,
В мире огромном кого нет ничего неверней?
Нота быстрее она, окрыленнее быстрого Эвра,[134]
И быстротечней самих Гебра стремительных вод.[135]
Даже быстрее стрелы, со звенящего лука слетевшей;
Но опадает она раньше цветка по весне,
Призрачней облачка также, обманчивей тени прозрачной,
Снега, что в солнца лучах стает и станет водой.
Птицы быстрее она рассекает неба средину,
Юность цветет, как цветок, гибнет, как легкий зефир.
Гибнет она, иль как дым растворяется в воздухе тонком,
И постоянства у ней, нами возлюбленной, нет.
Если пустое твержу, поучись у искусной природы:
Вот наставляет она, — смена времен коротка.
Ты посмотри, как повсюду пурпурным цветов одеяньем
Блещет земля, как в поля нежно приходит весна.
Дерево буйно растет, в свою облаченное зелень,
40 И, возродившись, трава вьется в зеленых кудрях.
Красною кровью рожденья фиалок окрасились грядки;
Нежные розы вокруг острый окутали шип.
Травы, поросшие густо, сверкают цветов многоцветьем,
Новой красой, наконец, всё заблистало кругом.
Но подожди: вот проходит весны благовонное время,
Грозная стужа спешит вместе с ненастьем своим.
Не зеленеют луга и безлистное дерево скорбно;
Кудри роняет листвы лес утомленный с ветвей.
Пурпуром красных цветов уж не красятся грядки фиалок;
50 Розовых нет лепестков — шип заостренный торчит.
И, безобразны, поля на себя без травы непохожи,
Гибнет негаданно вкруг всюду и цвет, и краса.
Так вот и возраста цвет, так неверно прелестная юность
Быстро проходит, увы, невозвратимой стопой.
Рушится жизни пора, что страданий исполнена всяких,
Сгорблена, старость вослед шагом дрожащим бредет, —
Вся из тяжелых забот и болезней, печали несущих,
С плачем и сотнею бед, нагроможденных кругом.
Неумолимо виски осыплет она сединами,
60 Сморщит, лохматая, всю вислую кожу тебе.
Тело уж мертвое сразу тогда же покинет услада
И одаренности всей сила исчезнет и пыл.
Гибнет краса; погибают телесные силы живые,
Роза нисходит, увы, с некогда розовых щек.
Лоб многолетние вдруг бороздят кочковатый морщины
И уж в глазницах пустых темные гаснут глаза.
Не подбородок, а ум твой размяк; ты уже обезьяна,
Сам ты неведом себе и непохож на себя.
Ныне иди, полагайся, несчастный, на юные годы,
70 Всем упованьям твоим долгую радость вещай,
Если, однако, судьба тебе даст безмятежную юность,
Если позволит она зрелых достигнуть годов.
Но беспощадная смерть рада жизни младые начатки,
Часто и всходы ее, рано пресечь, погубив.
Смертное всё облетает она на Тартаровых крыльях,
Словно огромная ночь кружит во мраке пустом;
Тысяча пагуб кругом и болезней, внушающих трепет,
Тысяча жал на плечах, в черный окунутых яд.
Медные зубы ее непрестанно и страшно скрежещут,
80 Алчно насытить стремясь голод неистовый свой.
Ужас внушая, она за тобой на губительных стрелах;
Хитрая, с петлей своей следом она за тобой;
И не щадит ни красы, не щадит она юности ранней,
Вечно голодная, жрет юные щеки она.
Что ж, сомневаешься, глупый, словам моим этим поверить?
Сам на свои лишь глаза ты полагайся тогда.
Разве не видишь, что гибнут юнцы без разбора и старцы?
Вместе со слабым отцом — юноша, полный огня?
Гибнет один до рожденья, сокрытый у матери в чреве,
И саркофаг для него — матери бедной нутро.
Гибнет другой, от груди материнской сладчайшей оторван,
Гибнет ребенком один, юношей гибнет другой.
Вот уже многих, горячих, из самых излишеств средины
Смерть вырывает, мрачна, дротики бросив свои.
Тут и скажи, о юнец, услаждениям преданный ложным,
Где они, плоти пиры, прежние радости где?
Где, говорю я, — былая надежда на долгую старость,
Время, которое ты поздним считал, но своим?
Разве не все и внезапно час смерти похитил короткий?
100 За господином своим славы тщета не идет.
Все словно облачка дым, словно сон убегает бесплотный,
Так что ты мог бы считать: не было здесь ничего.
Ты же, кому суждено искупить в вечном пламени вины, —
К водам Стигийским гоним, как многослезная тень.
Этот конец — завершенье услад легковесного мира,
Смех — на мгновенье одно, стоны — на веки веков.
Значит, пока еще можно, подумай: что

моря волненьеДля корабля, если он выброшен морем на брег.
Прежде, чем явится смерть, ты провиди ее приближенье.
110 Так поступай, чтобы страх с нею к тебе не пришел.