Эразм Роттердамский Стихотворения. Иоанн Секунд Поцелуи

Также и ты, кто какой-то напрасной надеждой обманут,
Скряга, все копишь свое, ненасытимый, добро;
Сам ты к тому же дерзнул обещать себе жребий счастливый,
Только б к моленьям твоим милостив был твой сундук.
Так покидают дома, так детей с дорогою женою,
Родину из-за богатств так покидают свою.
Ищут, — какая б земля ни лежала на самом востоке,
Или какая ни есть скрыта в закатном краю.
Скал не страшатся, Харибды,[137]

судам внушающей ужас;10 Буря, и та нипочем,Нотом в дождях рождена.
В тысяче бедствий на море, средь тысячи бедствий на суше,
Правдой, неправдою всей средь многоликих смертей
Ищут зловредные деньги ценою забот неисчетных,
Те, что добыты, сгубить могут хозяина их.
Глупый, что новых предлогов ты ищешь с лицом одержимым?[138]
Что поднимаешь глаза лишь на вредящее им?
Пагубней денег не сыщешь, — чего тут дивиться, — скажу я,
Более лютого зла мрачный не выдумал Стикс.
Сами они и родитель и зол всевозможных кормилец,
20 Пластырь пороку, они — мачеха злая добру.
Первыми страшные деньги внесли чужеземные нравы,
Первыми деньги гадюк в мире рассеяли яд.
В кражах, сокрытых от глаз, все чужое хватать научили
И убиеньем родных дикие руки пятнать.
К прелюбодейству, войне, грабежу, к нарушению клятвы
Деньги влекут, и они сводню творят и разврат.
Делают так, что и друг злодеем становится другу,
Делают так, чтоб судья истины не разобрал.
Учат и мачех они подмешивать лютые яды,
30 Деньги возносят лжецов, давят хороших людей.
Злато рождает раскол, и тщеславье родится от злата,
Тяжбы, предательство, гнев, гиблая зависть — от них.
Даже и чувства людские они слепотой поражают,
И ненасытный глазам голод внушают они.
Гнев господина деньгами Ахар[139] возбудил на евреев,
Лепрой, как снегом покрыт, сгинул Гиезий за них,[140]
Именно деньги Самсона предали врагам филистейским,
Усугубила жена хитрые ковы свои.[141]
Также и ты из-за денег, невинного агнца предатель,[142]
40 В самой веревке хрипишь, горло обвившей твое.
Что я твержу обо всем? Деньги — это единое чрево
Всех преступлений, врата ада и к смерти стезя.
Это нетрудно понять, ибо этому учит природа,
Мощной преградою скрыв скопища вредных богатств.
Въяве златая Церера[143] на нивах открытых восходит,
Вина, что радость несут, льются с обильной лозы,
Яблоки спелые также златятся на ветках открытых,
Тучная, тысячу благ всем изливает земля.
Но природа сама, все явленья на свете провидя,
50 Злые дары утаить от земнородных велит.
В недрах сокрыла земных она груз вредоносного злата,
Множество гнусных богатств в Стикс погрузила она.
Так, повелела она, чтоб под мраморной гладью скрывались
Все самоцветы, водой путь потаенный закрыв.
Но не дано даже тайне остаться сокрытой: старанье
Скряги находит ее, вырывши из тайников.
Да и куда не доходит неистовый голод?
До самых Стикса теней, и во глубь рвется потока его.
С риском для жизни хватают добро, хоть оно и сокрыто,
60 Это — погибель людей, пища для всякого зла.
Но, допустим, я лгу; но ты сам и испробуй, несчастный,
Выгоды эти к своей выгоде (рад буду я).
Но никакую из них, разве только случайно, тревогой
Ты не сочтешь. А ведь что, как не тревога она?
Даже блаженный сундук, и тот тебя давит обильем
Всяких вещей, что скопил ты из бесчисленных зол.
Сысканы в страхе дрожащем, они, столь искомые, мучат, —
Вот и надежда и страх давят, беднягу, тебя.
Днем твой встревоженный дух неуверен в волнении вечном,
70 Ночь настает, — и тогда сам неспокоен покой.
Да и не так, я сказал бы, терзают у Тития печень
Коршуны,[144] как у тебя злые желания грудь,
Что по заслугам тебя и богатым зовут, и несчастным,
Как и Мидаса, кого деньги сгубили давно;
Пусть даже все у него превращалось в желтое злато,
Алчность желаний его алчности новой вина.
После, богатства презрев, и в лесах, и в полях обитал он,
Молвя, — великое зло — свойство великих богатств.
Да и к тому же деньгам, что в злодействах накоплены стольких,
80 Жадности ни усыпить, ни облегчить не дано.
Жажда жестокая злата растет с возрастаньем кубышки,
И хоть набита она, большего жаждет еще.
И как море везет все в заливы единого чрева, —
Всем, что водой привезли, все же не сыто оно.
И как обильная пища питает свирепое пламя,
Так же и в алчной еде голод зловредный растет.
Радость какая — ларцы распирать несчетной казною,
Если и дух твой себя сам не постигнул еще?
Всякий алчущий — нищ, не имеет того, что имеет,
И среди самых богатств алчный как нищий живет.
Ломится стол от еды — он терзается голода мукой,
Блюда пред взором его бешеный голод родят.
От убегающей влаги вот также и Тантал страдает,[145] —
Глотка сухая его жаждет средь самой воды,
Или же тот, кто утробой голодною все пожирает
И, ненасытный вовек, члены съедает свои.
Конченный, что серебро, что никчемное золото копишь, —
Давит владельца сильней то, что не в радость ему;
То, что готовит узду и ярмо для шеи плененной,
В рабство ввергает тебя, бывшего вольным вчера.
Ибо ты раб, раб вещей, — мне можешь поверить, — своих же,
Каждый, повержен, лежит, страстью позорной сражен;
Стражник — не господин, и не властвует — им он подвластен,
Скряга-богач никаких прав не имеет на них.
Ибо как только Фортуна наш мир повернет мимолетный,
Все, что сегодня твое, — вмиг будет завтра чужим.
День лишь единый тебя из Креза сделает Иром;[146]
Был ты безмерно богат, ныне от голода мрешь.
Вообрази по безмерным желаньям безмерную прибыль,
110 Вообрази, что она твердо растет и растет;
Что, когда смерть подойдет, вещей последняя мета,
Уж не пойдет ли добро за погребенным вослед?
Пользу какую тогда принесет вещей изобилье?
В Тартар нагим ты сойдешь и не вернешься назад.
Все, что ты в поте добыл, пожрет тебе чуждый наследник,
Кто, провожая, едва труп твой прикрыл лоскутом.
Уж не считаешь ли ты, что судьбу ты обманешь, к моленьям
Неумолимую, день смерти, последний из всех?
Мни, что обманешь, надейся, кого-нибудь если отыщешь,
120 Кто от сокровищ своих вечную жизнь получил,
И если в чем-то, хоть в чем-то и Крассу и Крезу богатство[147]
Помощь дало, и ни тот прахом не стал, ни другой,
Если жестокая смерть не взяла Соломона — счастливца,
И если не унесла Лаомедонта она.[148]