Эразм Роттердамский Стихотворения. Иоанн Секунд Поцелуи

Только недавно, когда по лесистого берега краю
Я проходил орошенной травою,
Через приятное шел молчаливого леса безмолвье,
Сладостным тронутый в сердце восторгом,
Рощи, ключи, жизнь в деревне по сердцу презревшему были
Дымные кровли с толпой ненавистной;
Вместе с Мароном моим[181]

я в долинах Гема прохладных,Вставши, молился и трижды и больше;
Вдруг, излучая сиянье, с Венерой прекрасною схожа,
10 Талия, Фаусто, твоя предо мною.
Узнана тотчас глазами моими, ко мне, улыбаясь
Нежно, свой ласковый лик обратила.
Остановилась лишь только: «Чем занят мой Фаусто, — спросил я, —
Иль Гагуин мой, прославленный всюду?»
«Здравствуют оба и каждый Эразму предан всецело,
То же иль лучшее молят Эразму».
«Рад я. Скажи-ка, что оба они замышляют, что школа
Франков пропеть иль прочесть бы сумела?
То, полагаю, что каждый с полей плодоносных и щедрых
20 Снять уповает как дар ежегодный
И урожай свой». «Во-первых, Роберт твой известный равняет
В речи свободной колена и славу
Франков, а равно и их королей жесточайшие битвы.
Нет уж того, в чем бы Галлия ныне
Стала завидовать Лацию даже, когда у самой есть
Ливий — в одном, во втором же — Саллюстий».[182]
«Что тот поэт твой готовит еще? За какое творенье
К Фаусто питает он черную зависть?
Или молчит он, стремясь возродить взаимным покоем
30 Нивы, что в долгих трудах истощились?»
«Тот же, счастливец, проводит досуги, которым когда-то
Сам Сципиад[183] предавался обычно,
Город оставив, один, — не один средь полей молчаливых,
В славном труде он проводит досуги.
Да, он один средь холмов и среди виноградников галльских
Бродит, скиталец, в полях Паризийских.
Спутники кроткие с ним, что в деревне так рады Камене;
Там, до конца Аполлоном плененный,
Новую песню свою, что достойна и муз, и поэта,
40 Он напевает на сельской свирели,
Песню, какую с собой, не страдая, сравнил бы сам Титир,
Кто под раскидистой буковой сенью
Музу лесную тревожил, играя на тонкой свирели;
Песнь, что стада полонила и пашни,
Песнь, что в горах прямоствольный склонила бы ясень, сумела б
Скалы смягчить и поток обездвижить;
Кроткими сделать она и волков бы сумела, и тигров,
Даже смягчила б подземное царство.
И наконец, — что так мило тебе, — чиста эта песня:
50 Ливии нет в ней[184] и нет в ней Колумбы,
Здесь к Алексису — красавцу нигде Коридон не пылает,[185]
Нет и Филлиды[186] в творении целом.
Все это только одобрит суровой Сорбонны цензура
— Много у ней всевозможных Катонов![187] —
Все это детям учитель не стал бы стыдиться поведать
В розгообильном своем помещенье.
И Ипполит прочитал бы[188] родителю с сердцем суровым!
Трижды счастливым сочтется и больше,
Всякий тот Галл, всякий Вар, Поллион поистине всякий,[189]
60 Если свирелью воспел его Фаусто.
Здравствует пусть и, навеки известен, со славною песней
В четырехстранном он славится мире!»