Ересь

Какие-то следы на ней виднелись, но столько ног прошло с утра по влажной земле, что не осталось ни одного четкого отпечатка. Как же я не догадался сразу же пойти и поискать улики! Поднявшись, я на всякий случай повертел ручку двери, убедился, что она заперта, и шагнул уже прочь, как вдруг приметил что-то в траве под калиткой. Я вновь опустился на корточки и вытянул на свет тонкую полоску кожи, с одного конца разорванную и похожую на короткий собачий поводок. На всякий случай я засунул находку в карман, хотя не был уверен в том, что она пригодится.

— Сэр, мы опоздаем, — торопил меня Уэстон, хотя он с жадным любопытством следил за моими действиями. — Нам только до конца улицы осталось дойти, и мы на месте.

Улица вывела нас на широкую площадь; справа высилась церковь Святой Марии, а слева над стеной, ограждавшей сад колледжа Эксетера, возвышался шпиль школы богословия. Далеко впереди я различал городскую стену, зубчатые укрепления с бойницами.

Мы свернули за угол, и над нами навис громадный фасад школы богословия. Я снова остановился: должен же был я оглядеть это здание с его башенками над высокими сводчатыми окнами.

Обычно с такой помпой возводятся лишь церковные здания, но это светское строение подражало собору и было ничуть не менее помпезно, чем церковь Сан-Доменико Маджоре в Неаполе, где я начинал свое обучение. Смутишься, пожалуй, при мысли, что твои слова будут эхом разноситься под столь величественными сводами. Я собрался было поделиться этими соображениями со своим проводником, но тут неприятное покалывание в затылке дало мне знать, что кто-то за мной наблюдает.

Я обернулся: к почерневшим камням городской стены, сложив руки на груди, привалился какой-то человек, откровенно и нагло взиравший на меня. Одет он был в старую кожаную куртку и штаны из поношенной коричневой ткани, волосы спереди уже основательно поредели и свисали на затылок, оставляя обнаженным высокий лоб; лицо было в оспинах. Угадать его возраст не представлялось возможным — то ли мой ровесник, то ли перевалил уже за пятьдесят, — однако всего удивительнее и ужаснее в нем было отсутствие ушей. На их месте бугрились уродливые шрамы — признак того, что этот человек был наказан за уголовное, хотя и не заслуживающее петли преступление.

Безухий следил за мной, не отводя спокойного, наглого взгляда. Злобы в этом взгляде не было, скорее любопытство да легкая насмешка. Я даже не мог толком сообразить, следит ли он специально за мной или же это карманник, выжидающий удобного момента, чтобы вытащить у кого-нибудь кошелек в толпе, которая соберется на диспут.

Путешествуя по Европе, я не раз подмечал, что мелкие уголовники заведомо считают образованных людей богачами, хотя по своему опыту знал, что образование с богатством вовсе не дружит. Что ж, если этот человек действительно присматривается к чужим кошелькам, надо отдать должное его смелости: повторный арест означает для него смерть на виселице.

В другой ситуации я бы ответил таким же вызывающим взглядом, но сейчас времени терять было нельзя, а потому я повернулся спиной к безухому, а лицом к главному входу школы богословия и хотел было уже подняться по ступеням, однако Джеймс Ковердейл — доктор Джеймс Ковердейл, спешивший вниз по этим самым ступеням и расталкивающий толпу юнцов в черных мантиях, — преградил мне дорогу. Увидев меня, он остановился, и на лице его выразилось облегчение.

Краем глаза я заметил, что коричневая фигура у городской стены пошевелилась и сделала шаг вперед. Ковердейл тоже заметил это движение и уставился на безухого; тот вроде бы слегка кивнул. Эти двое явно узнали друг друга. Ковердейл как-то странно смотрел на того человека — и возмущение было на его лице, и глубокая озабоченность. Наконец, он нацепил на лицо улыбку — несомненно, ради меня — и, легонько подхватив меня под локоть, повел вправо от входа, подальше от любопытствующего взгляда безухого.

— Спасибо, Уэстон, что доставили нашего гостя в целости и сохранности. Можете присоединиться к своим друзьям, — любезно отпустил он моего юного проводника.

Уэстон поклонился мне и галопом понесся вниз по ступенькам, в толпу приятелей.

— Доктор Бруно, не могли бы мы приватно переговорить, прежде чем зайти в школу? — забубнил мне в ухо Ковердейл. — Не беспокойтесь, времени достаточно, высокий гость еще не прибыл, а без него мы начать не можем.

Я безучастно кивнул: никто и не надеялся, что пфальцграф прибудет вовремя ради моей персоны. Я изобразил на лице вежливое внимание; Ковердейл мучился, подбирая слова.

— Предстоит расследование обстоятельств смерти несчастного доктора Мерсера, и всех, кто первыми прибыли на место происшествия, попросят дать свидетельские показания, — выдавил он из себя наконец и крепче сжал мой локоть, то ли ободряя, то ли угрожая. — Насколько я понимаю, вы там оказались почти сразу же вместе с ректором и мастером Норрисом.