Эрих и школьная радиостудия

Когда в вазочке с печеньем уже не осталось ни крошки, Петер снова вспомнил то, о чем они совсем забыли и за чем они, собственно, пришли. Они поделились с учителем удачной идеей, которая пришла в голову Ханне, и Пильц ее одобрил. В то время как обе девочки мыли чашки, а мальчики выжидали с полотенцами в руках, когда можно будет вытирать посуду, они обсуждали вслух содержание заметки.

Ровно через час черновик был готов. Ханна еще раз прочла его, и после нескольких мелких поправок ребята единодушно объявили, что такой замечательной статьи в газете еще не было никогда. Хельмут переписал заметку начисто, и Ханне было поручено снести ее в редакцию «Голоса народа».

Но Ханна, всегда такая покладистая, отказалась.

— Это тоже должен сделать Хельмут, — заявила она. — Мы с Петером сейчас зайдем за Фрицем и пойдем к Хаане. Должна же Маргот стать, наконец, пионеркой. И Юрген придет туда; мы еще раз попробуем поговорить с господином Хаане.

Пильц прислушался.

— За каким Фрицем? — спросил он.

— Фрицем Фишером, — ответил Петер. — Он обязательно должен идти с нами. Он здо́рово умеет говорить!

— Только немножко тихоня, — добавила Ханна.

— Н-ну, ведь у него нет от-тца!

— А где Фриц живет? — спросил учитель.

— Да здесь, совсем рядышком с вами.

— Хм, — учитель задумался. — Знаете что? Идите к Хаане одни, не торопясь. А за Фрицем зайду я.

— В-вы тоже пойдете к Ха-ане? — Петер раскрыл глаза от изумления.

— Нет, не пойду. Но мне надо еще кое о чем поговорить с Фрицем…

Учитель нашел дощечку с фамилией Фишер на одной из дверей второго этажа большого углового дома. Пильц позвонил три раза, как было указано на дощечке, и через несколько секунд дверь открылась.

— Господин учитель? — удивленно спросил Фриц.

— Да, мой мальчик. Ведь мы не закончили нашего разговора, и я хотел бы продолжить его сегодня.

На лице Фрица появилось прежнее замкнутое выражение.

— Мне скоро надо уходить, — нерешительно сказал он.

— Я знаю, — к Хаане. Потому я и зашел за тобой. Мы немножко погуляем вместе и побеседуем.

— Сейчас я соберусь. Может быть, вы пока зайдете к нам в комнату? Только мама еще не вернулась с работы.

Госпожа Фишер с сыном занимали большую комнату, окна которой выходили на мрачный узкий двор. Кровать, кушетка, три больших шкафа, раздвижной стол со стульями и кресло в углу у окна составляли всю ее обстановку. Кроме того, у другого окна стоял маленький столик, — там было, видимо, излюбленное место Фрица. На столике лежали письменные принадлежности; над ним на самодельной полочке стоял ряд книг. «Робинзон», несколько сборников сказок, Марк Твен, «Оливер Твист» Диккенса, несколько томов Герштекера и Жюля Верна — эти книжки были в детстве и у Пильца. Но наряду с ними стояли новые книги: «Педагогическая поэма» Макаренко, Часы» Пантелеева, «Пенте вернулся» Отто Бернхарда Вендлера, «Васек Трубачев и его товарищи» Осеевой, Молодая гвардия» и другие. Когда Пильц увидел книгу Фадеева, ему вдруг стало совершенно ясно, что он должен сказать.

Фриц оделся. Они медленно спустились по лестнице и пошли, пока еще молча, по Любекерштрассе.

— Как тебе нравится Валько в «Молодой гвардии»? — внезапно спросил учитель.

Глаза мальчика вспыхнули на мгновение.

— Вот это был человек! — восторженно воскликнул он.

— Ты уже прочитал, как его арестовали и бросили в тюрьму? Знаешь, когда он встречает Матвея Шульгу?

— Да, я уже прочел всю книгу… и о том, как их истязали и пытали…

— Тогда ты, наверно, помнишь, как их привели к немецкому вахтмейстеру. Он хотел соблазнить Валько, чтобы тот занял место главного инженера у фашистов…

— Да, и предложил ему сигару, а Валько выбил ее из рук фашиста и ударил его по физиономии. А потом Валько и Костиевич разделались со всеми солдатами, которые были в комнате. И фашистам пришлось вызвать еще караульных, чтобы справиться с ними.

— Когда я читал эту книгу в первый раз, я не мог полностью согласиться с Валько.

Фриц удивленно взглянул на учителя.

— А вы разве поступили бы иначе?

— Валько остался, чтобы вести подпольную работу в местности, занятой фашистами. Подобное предложение должно было быть только кстати. В тюрьме он уже не мог помогать Родине, а так он был бы свободен и мог убежать. И если бы он согласился занять это место, сколько вреда он сумел бы нанести фашистам!

— Нет! — решительно сказал Фриц. — Валько не мог принять их предложение, его честь не позволяла ему, ведь это было бы торжеством фашистов. Скорее он дал бы себя убить.

— Ты так это понимаешь?

— Да.

— Вот видишь, Валько знал, какую цену имеет его жизнь в борьбе с фашистами, и тем не менее сознательно пошел на смерть, потому что его честь была честью всех советских людей. Не то его угнетенные соотечественники могли бы неверно понять его. Поэтому Валько не мог поступить иначе.

— Но… вы же сначала сказали, что…

— Я понял это только позднее. У Валько было сознание настоящего коммуниста. А у твоего отца этого сознания не было… или, может быть, было?

— Нет. Он отвергал фашистов, но и коммунистов тоже.

Фриц говорил быстро. Он смотрел на учителя напряженно, с какой-то надеждой и вместе с тем тревогой.