Эринии

Холод, который он чувствовал, был вызван не только мыслями о страданиях Казя, но и отсутствием некоторых частей одежды. Попельский удивленно увидел, что на нем нет ботинок, носков, брюк и кальсон, зато верхняя часть осталась полностью. Он напряг память, чтобы восстановить события. С ним произошел неожиданный приступ эпилепсии, его тело выгибалось в судорогах, а мужчина в котелке его раздел. Попельский прекрасно понимал, зачем незнакомец сделал так. Это было сделано с предохранительной целью: отсутствие штанов и белья не давала испачкать их непроизвольными испражнениями, которые часто сопровождали приступ. К счастью, не в этот раз. Он позаботился обо мне, подумал Попельский, он заботливый и милосердный. По-дьявольски милосердный.

Его одежда лежала, аккуратно сложенная на одной из бочек у браунинга. Попельский быстро, просто посреди двора, натянул белье, штаны и ботинки и побежал к шлагбауму. Извозчик продолжал там лежать, прикованный к колесу, и следил за комиссаром разъяренным взглядом.

— Как он его нес? — спросил Попельский, наклоняясь над извозчиком, но вонь чеснока заставила его отвернуться. — Ребенок очень плакал?

— Где-е-е там, — буркнул тот. — Совсем не плакал… Спал… Убежал с тем малышом, где-то с полчаса назад… Ну, раскуйте меня, потому что мы руки затекли!

— Почему твой сообщник, который нес покалеченного ребенка, не забрал тебя с собой? — Попельский облегченно подумал, что Казя потерял сознание и не чувствовал боли.

— Какой сообщник? — Удивление извозчика казалось неподдельным.

Но Попельский встречал немало таких искренних удивлений в своей полицейской практике. Видел такие актерские достижения, что вопрос извозчика смахивал на дешевый трюк. Он размахнулся и ударил ребром ладони по грязной шее. Извозчик дернулся и захрипел, как пес.

— Ты, паскуда! — рявкнул комиссар. — Ты думаешь, я не понимаю, что он оставил тебя здесь, чтобы меня обмануть, чтобы я ничего не заподозрил! Га? Как ты сказал? Батяр из-за угла? Ты, сволочь большевистская! Как зовут твоего сообщника? Ты вместе с ним калечил этого ребенка?

Следующий удар по шее отнял вознице язык. Он выпучил глаза и высунул язык, а в легких разлегся какой-то высокий, свистящий звук.

И тут Попельский издал такой же звук, как его жертва. Что-то тонкое и металлическое хлестнуло его по свежезажитой ране на голове. По лбу и шее потекли теплые ручейки. Комиссар резко обернулся и отпрыгнул от экипажа почти вслепую, потому что кровь заливала ему глаза. Вытер ее с век и увидел, как возле него стоит, покачиваясь, какой-то тип. Он был в грязной форме и явно пьяный, радостно что-то кричал и усиленно размахивал кнутом. Во второй раз взмахнул ремнем с металлическим шариком на конце в сторону Попельского. Но при этом потерял равновесие и глухо шлепнулся на мостовую.

Попельский наклонился над ним и врезал ему несколько пощечин. Пьяница не отреагировал. Комиссар осмотрел его голову и конечности. Все было в порядке. Снова дал ему пощечину и почувствовал резкую боль в запястье. Слишком часто я бью людей, подумал он с горечью. Пьяница открыл глаза, широко улыбнулся Попельскому, а потом снова закрыл веки и громко захрапел. Комиссар вытащил из кармана брюк платок. Вытер лысину от крови и пота, перевел дыхание, закурил сигарету и яростно зыркнул на извозчика.

— Ну как мне сейчас все достали, — отчетливо произнес он. — А больше всего — ты, тварь, и твой ужасный смрад! Если сейчас не скажешь мне…

Попельский не успел закончить предложение, потому что среди хрипения расслышал какие-то невнятные слова.

— Гибала Альфонс, — хрипел извозчик. — Полицейский информатор.

— Что ты сказал?! Повтори!

— Гибала Альфонс, информатор аспиранта Грабского. Я не знаю того, что меня нанял у вокзала!

Попельский еще раз вытер голову. Потом приблизился к спящему пьянице, легко поднял его под мышки и забросил в экипаж. Тогда расковал «информатора» и кивнул ему на место на облучке.

— Поехали на Лонцкого. Там Грабский подтвердит твои слова. И тогда я попрошу у тебя прощения. Я комиссар Попельский.

— Если б не знал, кто ты такой, то не признался бы, что я информатор, — прорычал Гибала и стегнул коня. — В заднице я имею твои извинения, Лыссый.

Экипаж тронулся. Попельский был почти уверен, что так жестоко обошелся с полицейским информатором, человеком, который, как и он сам, стоял на страже закона. Пускай там, но он избил собственного коллегу. Гибала сослался на Валериана Грабского, который работал с Попельский много лет. Но не имя коллеги заставило комиссара поверить вознице, а смелый, даже дерзкий ответ, где именно тот имеет вероятные извинения полицейского. Высказываться таким образом не мог себе позволить ни один обычный извозчик.

— Подожди! Если сказанное тобой — правда, то ты тоже вроде бы полицейский. То есть мой подчиненный. Пойдем со мной! Обыщем здесь пустые помещения. Может, найдем еще кого-то, кроме этого кіруса[45].

Гибала взглянул на Попельского полным ненависти взглядом.

— Ну, прости меня, — сказал комиссар, протягивая руку вознице. — Не на Лонцкого, я прошу прощения сейчас.