Эринии

— У него широкое, я бы сказал, типично славянское лицо, — медленно говорил Попельский. — Возраст — около пятидесяти лет. Никаких особых примет, кроме тоненьких усиков. Одет немодно и небрежно. Черный, поношенный плащ, грязные стоптанные ботинки, пальцы измазаны чернилами. С этим всем контрастирует новенький котелок. Вывод: скромный чиновник, который не имеет средств на хорошую одежду, но очень бережно относится к головным уборам. Это поляк или украинец. У него нет никаких иудейских признаков ни во внешности, ни в произношении. Никаких львовских диалектизмов я тоже не слышал. С другой стороны, он не слишком следит за языком… Итак — какой-то чиновник после нескольких лет гимназии… Semidoctus…[47] Я бы так сказал.

— Подождите, подождите. — Зубик, чье образование из-за плохих успехов в классических языках завершилась в шестом классе гимназии, схватился за голову. — Ибо мы сейчас все запутаемся… Пан Жехалко, подсуммируйте помаленьку, а мы попросим пана комиссара рассказать о допросе пьяного сторожа.

— Валентин Козик, сорок восемь лет, судя по физиономии — хронический алкоголик. — Попельский листал свои заметки. — Он немного протверезился, как его облили холодной водой в участке, но его придется еще раз допрашивать. Вот, что удалось от него узнать. Несколько дней назад, Козик не помнит, когда именно, Ирод пришел к нему на фабрику и пообещал три четвертины водки при условии, что он выпьет их сразу, утром на работе, и закроет глаза на все, что там будет происходить. Ирод сказал, что придет на фабрику с какой-то дзюнею с Мостков. Козик согласился, не колеблясь, тем более что его и так должны были выкинуть с работы за пьянство. Как раз сейчас он и был утром на работе. День трех четвертей. Это все. Больше ничего я у него не вызнал. Ага. — Попельский хлопнул себя по лбу. — Этого я не успел записать. Ирод дал Козику кирку и приказал стеречь как зеницу ока. Все время повторял, что инструмент стоит злотый.

— Но кто бы это доверил-то следить пьянице? — удивился Цыган.

— Может, всего на минуту, пока тот не напьется как свинья, — сказал Попельский.

— Прошу вас подвести итоги, пан Жехалко. — Зубик явно решил, что дискуссия вокруг кирки является лишней.

— Мы разыскиваем мужчину около пятидесяти лет, — Жехалко читал собственные заметки, которые, несмотря на скорость записи, были очень разборчивы, — славянской расы, с ладонями, измазанными чернилами, плохо образованного, возможно, чиновника, небрежно и немодно одетого, одновременно владельца новенького котелка. Этот человек, скорее всего, следил за комиссаром и хотел спровоцировать пана Попельского, чтобы тот убил его, или, по крайней мере, переломал ноги киркой. Итак, этот человек склонен к аутодепресии.

— Аутодеструкции, — поправил его Пидгирный.

— Да, конечно. — Жехалко изменил слово. — Аутодеструкции. Его знания о том, как надо вести себя с эпилептиком, свидетельствуют, что, возможно, он знает об этой болезни из собственного опыта. Это все.

— Хорошо. — Зубик удобно уселся в кресле и начал играть своим «уотерманом».

Наступила тишина. Все уже потушили сигареты и смотрели на Зубика, держа перья и блокноты наготове. Они знали это напряжение, за которым происходил взрыв задач и приказов, их ручки в ожидании царапали перьями листы блокнотов и рисовали на них различные закорючки. Собственно они напоминали лошадиные ноги, которые перед стартом на гонках нетерпеливо и нервно бьют копытами о землю.

— Господа, вот ваши задания. — Зубик аж покраснел от волнения. — С этими заметками, что сделал пан Жехалко, а также описанием внешности Ирода вы пойдете… Попельский, как человек, который изысканно одевается, — к продавцам котелков, чтобы отыскать недавнего покупателя, паны Кацнельсон и Грабский — к директорам частных и государственных фирм, чтобы найти человека, чьи пальцы измазаны чернилами, Цыган искать эпилептика с такой внешностью, а вы, Жехалко, — психически больного. Выполнив свое задание, Цыган и Жехалко перейдут к чиновникам и присоединятся к Грабскому и Кацнельсону. Это все, господа. Ага, пан Цыган, возьмите, пожалуйста, у следственного судьи, пана Мазура, распоряжение относительно портрета преступника и объявления в розыск. Оно уже должно быть готово. С этим, пожалуйста, в Народную типографию. Но cito![48] Портреты следует как можно быстрее развесить по всему городу! Завтра собираемся у меня, — тут он недовольно глянул на Попельского, — ровно в полдень. Может, кто успеет к тому времени выспаться… Ага, еще одно. — Лицо Зубика превратилась в раздраженную маску. — И прошу не называть его Иродом. Библейский Ирод убил многих младенцев, а у нас — два случая с двумя разными виновниками! Понятно?

Доктор Пидгирный издевательски расхохотался и вышел, не попрощавшись. Никто из полицейских не проронил ни слова. Никто не кивнул утвердительно головой. Никто не посмотрел начальнику в глаза. Кроме Попельского. Во взгляде лысого комиссара не было и знака покорности, которую должен чувствовать любой подчиненный.

VI