Эринии

Медик молчал. Медленно шли минуты. Под окном послышались пьяные крики, громкий плач, резко засвистел свисток, по тротуару зашаркали подошвы. Видимо, какой-то бродяга переборщил, излечивая утром похмелье и не желая понять, что ночь давно миновала, а полицейские, которые тянут его в участок, нисколько не разделяют его Weltschmerz.

— Наш вероятный союз, — проговорил наконец Попельский, — я считаю настоящим, а не формальным. Соглашением двух друзей, которые в случае проблем будут защищать друг друга. Если и вы такого мнения, продолжим разговор.

— Именно так я считаю.

— А друзья, дорогой доктор, должны полностью доверять друг другу. — Попельский присматривался к ценному ониксу с понятным только ему каббалистическим символом на перстне-печати. — Друзья не могут скрывать тайн, связанных с делом, которое они расследуют. Вы согласны со мной?

— Конечно.

— Поэтому, прежде чем мы устроим засаду на Ирода, дайте мне искренний ответ на вопрос или даже на несколько.

— Вы ставите мне условия? — Пидгирный порывисто встал, как будто собирался выйти.

— Больше того, — Попельский говорил очень медленно. — Возможно, откровенность, на которую я рассчитываю, заставит вас выдать врачебную тайну. Что скажете?

Пидгирный закрыл глаза. Думал о своих сыновьях, одного из которых замучило НКВД, второй погиб в петлюровском войске, а третий ополячился. Мысленно перенесся во времени и увидел их в детстве: на Иордан его дети благородно сидят за столом в доме на улице Тарновского, созерцая святую воду, пампушки с чесноком и кутью, а за окном девочки поют щедровки. Видение доктора выходит за рамки хронологии: удивительно, но рядом с ними сидит его четвертый сын, которому сейчас два года. Его легкомысленная мать, танцовщица из кабаре, отдала ребенка на воспитание в какую-то семью ремесленников. Вспомнил, как получал докторскую степень. Положил тогда руку на древко знамени императорского университета в Черновцах и сказал на латыни: «Клянусь и обещаю». Не мог себе припомнить, что именно обещал и в чем клялся. Spondeo ас polliceor — только эти слова звенели в ушах.

— Я уже и так нарушил клятву Гиппократа, — тихо сказал Пидгирный.

— Когда рассказали про алкоголизм Янины Марковской?

— Да.

— Пан доктор, — Попельский заслонил окно, за которым неожиданно блеснуло солнце, — мой вопрос будет таким: что случилось с Яниной Марковской в ночь с понедельника на вторник? Она под вашей опекой, поэтому вы должны знать о ней больше, чем этот… разгильдяй. — Комиссар кивнул на загроможденный стол аспиранта Цыгана, который сегодня разговаривал с Марковской. — Об этом свидетельствует хотя бы ваше замечание относительно ее чрезмерного пристрастия к алкоголю… Я очень уважаю ваш профессионализм, но должен спросить: почему вы, судебный медик, занимаетесь госпожа Марковской? Может, она к вам сама обратилась? Тогда вы должны знать о ней немало…

— Да, мне известно о ней много, — задумчиво сказал Пидгирный. — Она позвонила мне утром, и я забрал несчастную женщину в больницу, где ее деликатно расспросил обо всем Цыган… Я знаю, что случилось с ней в ночь с понедельника на вторник… Но я должен быть уверенным, что это останется только между нами.

— Pacta sunt servanda[51]. — Попельский прекратил забавляться печаткой.

— С ней случилась ужасная вещь, — начал Пидгирный.

* * *

Проснулась и открыла глаза. Ее сын висел в воздухе. Из детских уст, стиснутых большой рукой, не вырвалось ни звука.

Порывисто вскочила с кровати. Все ее ощущения обострились. Увидела набрякшую шею сына, на которой стиснулись черные пальцы. Тяжелый, железный удар в спину. Воздух ворвался в легкие, но не вышел из них. Не могла дышать. Задыхалась, будто упала грудью на бетон. Через несколько секунд вдохнула воздух сжатой гортанью. Желудок подпрыгивал. Потребленный вчера алкоголь выплескивался из сжатого судорогой горла.

— Твой сын будет принесен в жертву, — раздался мужской голос. — Иначе нельзя. Тогда мне бы пришлось отдать собственного! Я должен выбирать между своим и чужим ребенком. Что бы ты выбрала?

Она хотела крикнуть, но не могла. Захлебывалась кровью, рвотой, какая-то ладонь зажимала ей губы. Глазами, что едва не вылезали из орбит, она смотрела на своего сына, которого держал одетый в черное мужчина. Закрывал малышу рот, а пальцы другой руки зажал на тоненькой шейке. Она не могла пошевелиться. Ее угнетал страшный груз. Нападавших оказалось двое.

— Молчи, иначе задушу этого щенка, — тихо говорил палач. — Смотри, что с ним произойдет, если крикнешь.

Он сжал ладонь на детской шейке. Из носа мальчика потекла кровь, смешанная со слизью, в которой лопались пузырьки воздуха. Глаза малыша потемнели.

— Будешь тихо? — палач спросил почти ласково. — Подай знак глазами.