Эринии

Попельский сидел, как этого и требовал Мордатый, без шляпы, у столика в углу, а перед ним стояла сотка чистой, кружка пива, жареный сыр с зернышками тмина и кружками поджаренного лука и розовая, благоухающая сарделька, по которой стекала горчица. Эти вкусности были вознаграждением за надоедливую музыку и идиотский цокот каблуков по доскам пола, посыпанных опилками.

Он выпил полрюмки, наколол сардельку на вилку и с легким хрустом разгрыз ее кожуру. К желудку поплыла приятная жгучая жидкость, а сразу за ней — душистый сардельковый сок. Комиссар аж покраснел от удовольствия. Откусил кусок сыра, и освежающий аромат тмина наполнил ему рот. Тогда к нему подошел низкий официант с жесткими усами, подкрашенными черной краской.

— Уважаемый пан кумисар, — кельнер склонился над Попельским. — Кое-кто попросил меня передать, чтобы вы через пять минут спустились в погреб за баром. Я очень прошу прощения, но кто-то мне сказал и говорил, что пан кумисар очень ласковый…

Попельский дал ему десять грошей и показал, что тот может идти. В течение пяти минут выпил водку, съел сыр и сардельку, выпил полкружки пива, вытер губы и направился к бару.

— Где дверь в погреб? — спросил у бармена, чувствуя, что водка сильно его разогрела.

— А туточки, туточки, — показал тот на массивную, закрытую на засов, крышку в полу.

Комиссар поднял крышку и взглянул вниз. В темноте ничего не мог разглядеть. Бармен стоял и выжидательно смотрел на него. Открытая крышка мешала ему работать.

— Закрой за мной! — бросил Попельский и спустился по крутой лестнице. За ним раздался скрежет засова.

— Вы не бойтесь, — послышалось из темноты. — Как закончим, то надо постучать и откроют. Я выйду другой дорогой. А теперь будем тут во темноте болтать.

В погребе прохладе царила мягкая, бархатная темнота. Пахло квашеной капустой и пивом. Попельский поискал руками вокруг себя. Нащупал бочку. Оперся локтем на ее окованный край.

— Полгода назад кто-то на Клепарове засмитрав[71] у пьяницы документы на имя Марцелия Вилька, — начал комиссар. — Повторяю еще раз. Марцелий Вильк. Мне надо найти этого вора. Не для того, чтобы его посадить. Нет. Ничего ему не сделаю, он мне не нужен…

— И вас интересует тот, что купил, а? — послышался голос вблизи.

— Да. Тот, что купил, убил ребенка. Это преступник…

— Да он мою тещу мог убить. — Собеседник Попельского издевательски захохотал. — Меня важно, что пан пулицай пришел от Эдзё. Оставьте бармену телефон. До послезавтра будет пан пулицай знать.

В темноте раздались шаги, что удалялись.

— Пан Мордатый! — крикнул Попельский. — А так, из любопытства, что это такое «глиста»?

— То так балакала дочка Эдзё, — послышалось издалека. — На гусеницу говорила, что то есть глиста.

— Она так говорила, когда была маленькой?

— И тогда, и теперь. — Голос был едва слышным. — Как пьет, то все балакает, что «глисты заливает».

Где-то далеко хлопнула какая-то дверь, и все смолкло. Попельский посветил зажигалкой и поднялся по лестнице. Ударил кулаком по дверке, которая отворилась лишь через минуту. Полицейский вышел, вытащил из кармана карандаш, помусолил его, стал на колени и написал на перекладине дверки три номера своих телефонов: домашний, служебный и Риты.

Показал бармену записи и вернулся к своему столику. А там уже сидела костлявая женщина с ярко-красными щеками и угощалась его недопитым пивом. Попельский смотрел на нее и какую-то минутку размышлял, чем вызван цвет ее лица: румянами или, может, чахоткой. К столику подошел разгневанный официант и замахнулся на женщину.

— А ну вон отсюда, старая римунда![72] — гаркнул на нее.

— Дайте покой, пан старший, — медленно проговорил Попельский. — Может, она как раз глисты заливает?

XVIII

Было почти десять, когда Попельский зашел в дом Рогатина. Администратор Леон Гисс, что сидел в своей застекленной конторке, едва взглянул на комиссара и снова склонился над столом. Можно было подумать, что полицейский ему вполне безразличен. Однако густой багровый румянец, который залил лицо администратора, свидетельствовал о том, что Попельский вызывал у Гисса больше эмоций, чем лоснящаяся жирная муха, которая жужжала в конторе.

Комиссар поднялся на третий этаж и постучал в дверь квартиры, где Рита должна прожить еще неделю. Рита немедленно открыла, как будто ждала отца. Ее лицо пахло розовым кремом, а густые черные волосы рассыпались по бархатном воротнике стеганого халата. Она, очевидно, укладывалась на покой.

— Заходите, папочка. — Дочь чмокнула его в щеку: — Выпьете кофе или чаю?

— Не хлопочи, дорогуша. — Отец повесил в прихожей плащ и шляпу, а потом зашел в гостиную. — У тебя и так куча работы, потому что ты без служанки. Но это ненадолго…

Он удобно устроился в кресле и закурил. Не угощал Риту, хотя и знал, что она курит. Вид дочери с сигаретой был для него невыносимым. Попельскому казалось, что она это понимает, потому что при нем никогда не демонстрировала пагубной привычки.

— Угостите меня, папочка? — на этот раз его предположения не оправдались.