Эринии

— Оба преступления совершил Ирод. Он пользуется ворованными документами на имя Марцелия Вилька. Я должен узнать, кто купил этот краденый паспорт. А может, кто-то заказал эти документы, а? Ты можешь мне в этом помочь. Достаточно дать мне какой-нибудь адрес своего заместителя на воле. И тогда мы быстро установим, кто украл. Твоего заместителя и карманника я, конечно, отпущу. Но сначала поговорю с ним и узнаю, кто купил у него паспорт. Ты можешь мне помочь, Эдзё. Я прошу тебя.

Гавалюк молчал, и на этот раз молчание комиссару не нравилась.

— Хочешь знать, что творится с твоей дочкой? — спросил он, пуская носом облака дыма.

— Знаю, что делается. Ничего хорошего.

— Я неправильно поставил вопрос, Эдзё. Нужно было спросить не «что творится», а «что произошло». Помоги мне, тогда я скажу тебе, что случилось с твоей дочерью.

Снова воцарилась глухая тишина. Оба думали о пятнадцатилетней Зоське Гавалюк, которую после того, как отца посадили в тюрьму, а мать умерла, воспитывали на Эдзиковы деньги добрые и сердечные люди. Но им не удавалось, собственно говоря, они и не собирались, постоянно обуздывать желание девушки жить в выдуманном ей высшем свете, где царил аромат соблазнительных духов и звуки английского вальса. Когда она в очередной раз сбежала от опекунов к любовнику, который казался ей состоятельным, они просто забыли про девушку, ограничившись тем, что сообщили об исчезновении ее отцу.

Поскольку Зоська не была слишком красивой, и ей не удавалось найти щедрого «дорогого пана» из высших сфер, она должна была довольствоваться звуками гармоники, вкусом вареников, песенками в заплеванных забегаловках и тем, что ее постоянно ощупывали пьяные бродяги. Свой первый триппер ей пришлось ждать гораздо меньше, чем на принца на белом коне.

— Назови мне какую-нибудь фамилию, какой-нибудь адрес, какой-нибудь телефон. — У Попельского кончалось терпение. — Того, кто сможет мне помочь добраться до смитрача[68] и до Ирода.

— Что сталось с моей дочкой?

— Возьми себе сигареты. — Попельский подвинул пачку «Египетских» к узнику. — Все. Высыпь себе в карман. А пустую пачку отдай мне. С номером телефона, с фамилией, с каким-нибудь адресом. С чем угодно.

— Я выпью. — Узник спрятал сигареты в карман, написал что-то на пачке карандашом, который лежал на столе, и спрятал бутылку в карман. — Что сталось с моим ребенком?

— А разве я знаю? — Попельский поднялся и отряхнул брюки от невидимой пыли. — Раз так, раз сяк — как у каждого..

— Что с Зосей, ты, собачья морда?! — Гавалюк тоже поднялся и чуть не кинулся на комиссара.

— Не знаю. — Попельский оперся ладонями о стол и пристально смотрел на старого вора. — Но знаю, что будет с тобой, если ты поможешь схватить Ирода. Если я застукаю его благодаря тебе, то на следующий день прощайся со своими кумплями[69] из камеры!

Гавалюк смотрел на Попельского широко открытыми от удивления глазами.

— Когда-то я пообещал, что поймаю тебя и посажу в «Бригидки», — медленно произнес комиссар. — Я сдержал слово. Думаешь, сейчас не сдержу? Пакуй шмотки, Эдзё!

Дотянулся до трубки. Сказав что-то в нее, надел шляпу, а пачку из-под сигарет и спрятал в карман. При этом он молча всматривался в Гавалюка. Если поможешь мне, вор, мысленно говорил комиссар, то моей последней просьбой к «золотой рыбке» будет не «Убей Ирода», а «Вытяни из цюпы Эдзё».

А Ирода я все равно убью, даже без Моше Кичалеса, подумал он, протягивая руку начальнику Пясецкому, который вошел в свою канцелярию.

XVI

На город ложился душный грозовой вечер. Попельский сидел в своем рабочем кабинете и листал «Оды» Горация. Не читал, но внимательно просматривал их в поисках ситуации, где прилагательное и существительное распределялись бы между разными строфами. Такой прием кто-то из филологов считал чрезвычайно изысканным, но Попельский, который ненавидел поэзию Горация, называл его поэтическим бессилием.

Это филологическое занятие было интересной головоломкой и успешно помогало преодолевать скуку, которая окутала комиссара во время ожидания важного телефонного звонка.

По номеру, записанному на пачке «Египетских», он позвонил немедленно, как только вышел из «Бригидок». Кто-то поднял трубку, и Попельский услышал звон бутылок, возвышенные голоса и хриплый бас, утешал всю эту суматоху. Попельский произнес лишь два слова, которые Гавалюк записал возле номера: «Мордатый, глиста». — «Дай свой номер телефона, кто-то позвонит», — захрипел голос в трубке. Попельский сделал, как ему велено, и услышал длинный сигнал прерванной связи. Еще раз позвонил на коммутатор и узнал, что номер, по которому он звонил, принадлежит мастеру в уксусном разливном цехе на улице Локетка. Записал фамилию этого мастера, на всякий случай, потому что не собирался его допрашивать. Зачем? Ему лишь нужно было добраться до вора, который украл документы для Ирода, а не выслеживать львовских карманников, чей предположительный главарь, возможно, работал на уксусной фабрике. Попельскому была нужен только один-единственный телефонный разговор.