Эринии

Попельский встал и начал раздеваться. Снял пиджак, отпустил галстук, расстегнул запонки и закатал рукава. Подошел к топчану, прикрытому белой клеенкой. Потом сел и несколько раз подпрыгнул на нем, проверяя упругость. Довольный результатом, отогнул клеенку, подложил ее под свои обутые ноги и удобно устроился на топчане. Оперся о холодную печь и заложил руки за голову.

— У тебя здесь насекомых нет?

— У меня тут полно плюсквів[77]. — Доминяк напряженно смотрел на незваного гостя. — И караконів[78] тоже хватает.

— Ну, что же. — Попельский надвинул котелок на глаза. — А ты знаешь, что я к ним даже привык, когда был в России? Их там до черта. Спокойной ночи, пан Громила.

Дворник стиснул зубы и через минуту лег подле жены. Ему никак не удавалось заснуть, потому что непрошеный гость все время насвистывал «Марш Радецкого».

XXIII

Комиссар не заснул ни на миг на твердом топчане в комнате дворника. Когда около пяти он уже чувствовал, что проваливается в сон, когда уже устроился на боку, а тяжелую голову опер на протянутой руке, в помещении раздался звонок.

Заспанный Доминяк встал и прошел мимо Попельского, кинув на него исполненный презрения взгляд. Через минуту послышались несколько голосов: льстивый тон дворника, басовитая пьяная болтовня и веселые возгласы женщин. Доминяк вернулся и уже более благосклонно глянул на Попельского.

— Да тут с танцев прифалював[79] брат пана меценаса с женой и невесткой, — сказал он. — Пан меценас как проснется, то уже ни уснет. Можно идти и спрашивать пана.

— Благодарю за ночлег, — сказал Попельский.

Поднялся и какую-то минуту пошатывался как пьяный. Со свистом втягивал воздух измученными легкими. На коже лица чувствовал напряжение и мурашки, под веками пощипывало. Затянул узел галстука и разгладил рубашку перед треснутым зеркалом. Потом одел пиджак, котелок, кивнул головой в сторону занавеса, за которой исчез Доминяк, и вышел на лестницу. Там царил шум. Какая-то женщина немилосердно фальшивила, напевая знаменитый шлягер «Осенние розы», который недавно вошел в репертуар Мечислава Фогга.

Комиссар поднялся на второй этаж, облокотился на перила и посмотрел вверх. Над ним плясали и пели две женщины, за которыми наблюдал молодой человек с сигарой в зубах. Дверь на третьем этаже открылись, в них стоял камердинер во фраке.

Попельский взбежал наверх, перепрыгивая через несколько ступенек одновременно, и поставил ногу между дверью, когда веселая компания исчезла за ними, а камердинер не успел их закрыть.

— Криминальная полиция, комиссар Эдвард Попельский. — В утреннем свете, что падал из застекленной крыши дома, блеснул полицейский значок. — Мне надо поговорить с паном меценасом Махлем. Это срочное дело.

— Пожалуйста, дайте вашу визитку, уважаемый пан комиссар.

— Прошу. — Полицейский протянул лакею маленькую картонку, на которой, кроме фамилии, виднелся латинский девиз «Quid est еnim novi hominem mori, cuius tota vita nihil aliud quam ad mortem iter est»[80].

— Изволите подождать здесь? — Камердинер показал на дверь, что соседствовали с кабинетом. — Пан меценас уже проснулся и сейчас вас примет.

Фамулус открыл дверь, зажег свет, кивнул Попельскому на одно из трех кресел для ожидании, а потом закрыл дверь и вышел. Прежде чем полицейский успел хорошо рассмотреть небольшое помещение, прежде чем успел сесть и пересмотреть различные газеты и журналы, открылась дверь кабинета, и в них появился меценас Людвик Махль.

— Добрый день, пан меценас, — поздоровался Попельский. — Простите за мой неожиданный приход, но это неотложное дело. Речь идет о вашем бывшем постояльце, Тадеуше Шалаховском.

— Ну, наконец! — засопел Махль. — А я уже думал, что ко мне никто не придет по делу этого негодяя! Пожалуйста, проходите.

Они оказались в изысканном кабинете, где стоял большой письменный стол, книжный шкаф, столик и два кресла. Вся эта мебель составляли комплект, на что указывали не только идентичные инкрустации, но и одинаковые ножки в виде львиных лап. На книжном шкафу стоял бюст Цицерона, а на стенах висели дипломы, свидетельствовавшие о различных заслугах меценаса.

Их владелец, тучный мужчина лет пятидесяти с лишним, тяжело сел за столом. Темные синяки под глазами указывали на то, что Махль страдает от бессонницы. Он был одет в тужурку, белую сорочку, темные полосатые брюки и кожаные пантофли. Жирный подбородок отчасти прикрывал голубой шейный платок.

— Прошу, садитесь. — Он кивнул комиссару на кресло и иронично покачал головой. — Ну, ну… Не очень быстро реагирует наша родная полиция на обращения граждан. С моего звонка прошло много дней…

— А с чем именно вы обращались, пан меценас?

— Как это — с чем? — возмутился Махль. — Ведь вы пришли ко мне по делу Шалаховского?

— Могу ли я, пан меценас, — Попельский почувствовал, что песок в глазах начал жечь все сильнее, — задать вам несколько вопросов?