Эркюль Пуаро

Сам Пуаро немного простудился и не мог пойти. К счастью, он не потребовал, чтобы я оставался с ним дома.

– Предан суду, – заявил Джепп. – Вот и все.

– Меня удивило одно, – сказал я, – разве принято уже при дознании предлагать подсудимому защитника? Я считал, что обвиняемые сохраняют за собой право выбрать себе защитника позже.

– Да, так принято, – согласился Джепп. – Но наш юный юрист Лукас взялся за это дело. Задача у него нелегкая, скажу я вам. Единственное, на что он может опереться, это невменяемость подсудимого.

Пуаро пожал плечами.

– Признание невменяемости исключает назначение срока наказания. Но заключение на неопределенное время в больницу для умалишенных вряд ли лучше смертной казни.

– Мне кажется, – сказал Джепп, – Лукас считает, что у него есть надежда. У Каста весьма убедительное алиби в бексхиллском деле, а из-за этого будто бы трещит всё обвинение. Лукас стремится к сенсации. Он молод и жаждет произвести впечатление на публику.

– Каково ваше мнение, доктор? – обратился Пуаро к доктору Томпсону.

– О Касте? Честное слово, не знаю, что вам сказать. Он поразительно удачно играет роль нормального человека. Но, конечно, он эпилептик.

– Какая удивительная развязка! – заметил я.

– Когда он упал в припадке на пороге полицейского управления в Андовере? Да, это был эффектный финал драмы под занавес. Эй-Би-Си всегда хорошо рассчитывал свои эффекты.

– Можно ли совершить преступление, этого не сознавая? – спросил я. – В его отрицании вины звучит искреннее чувство.

Доктор Томпсон слегка улыбнулся.

– Не поддавайтесь этой театральной позе. По моему глубокому убеждению, Каст отлично знает, что он совершил несколько убийств.

– Когда преступники так горячо отрицают свою вину, – сказал Джепп, – они обычно прекрасно отдают себе отчет в своих действиях.

– Что касается вашего вопроса, – продолжал врач, – то эпилептик в состоянии сомнамбулизма вполне может совершить какой-нибудь поступок и потом об этом не знать. Однако, по общему мнению, этот поступок обычно не противоречит тому, что больной задумал, находясь в состоянии бодрствования.

Доктор продолжал распространяться на эту тему, указывая на какое-то «большое зло» и «малое зло», и, откровенно говоря, безнадежно запутал меня, как это часто случается, когда специалисты высказываются по вопросу, хорошо знакомому им одним.

– Впрочем, я против той теории, будто Каст совершил свои преступления бессознательно, – закончил доктор Томпсон. – Эту теорию можно было бы выдвинуть, если бы он не писал своих писем. Письма же разбивают ее вдребезги. Они доказывают предумышленность и тщательную подготовку преступлений.

– Но письма все еще не имеют объяснения, – заметил Пуаро.

– Вас это интересует?

– Конечно. Ведь они написаны мне. Между тем на вопрос о письмах Каст упорно молчит. И я не могу считать дело оконченным, пока не узнаю цели этих писем.

– Да, я понимаю вашу точку зрения. Нет ли оснований полагать, что этот человек когда-нибудь уже сталкивался с вами?

– Ни малейших.

– Разрешите мне высказать догадку: все дело в вашем имени.

– В моем имени?

– Да. Очевидно, по капризу матери Каст от рождения награжден двумя чрезвычайно помпезными именами: Александр и Бонапарт. Понимаете, в чем суть? Александра история считает непобедимым. Он вздыхал, что мир очень мал, и ему нечего больше завоевывать. Бонапарт – великий император французов. Каст ищет противника, так сказать, своего ранга и находит вас: Эркюль – это французское произношение имени Геракл.

– Ваши слова очень убедительны, доктор. Они порождают идеи...

– Ах, это всего лишь догадка. Однако мне пора!

Доктор Томпсон удалился. Джепп остался с нами.

– Вас беспокоит его алиби? – спросил Пуаро.

– Немного, – признался Джепп. – Понимаете, я в него не верю. Тут что-то не так. Но разбить его алиби будет чертовски трудно. Свидетель Стрейндж – крепкий орешек.

– Опишите мне его.

– Ему сорок лет. Горный инженер. Упрям, самоуверен и самонадеян. Он сам настаивал на том, чтобы дать показания и поскорее: он уезжает в Чили.

– Мне редко случалось видеть человека, который говорил бы так решительно, – заметил я.

– Такие люди неохотно признаются в своей ошибке, – задумчиво проговорил Пуаро.