Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

– Да благослови тебя Господь, Дорро, – сказал Кимптон. – Будь любезна, представь мне список тем, по которым мне разрешено высказываться в этом доме, а заодно документальное подтверждение твоего права – морального или юридического, безразлично – налагать подобные ограничения, и я с удовольствием буду им следовать. А пока я все же завершу свою мысль. Многие граждане Свободной Республики Ирландия видят в англичанах не ценный актив, а противников, – что, на мой взгляд, свидетельствует о непроходимой глупости большинства. И все же одними воззрениями спора не выиграешь. Я же веду свою мысль – хотя и кружным путем, должен признать – вот к чему: есть вещи настолько субъективные, что доказать их другим как непреложный факт просто невозможно. К ним относится и вопрос о том, является ли «Король Джон» лучшей пьесой Шекспира или нет.

– В то время как о медицине такого не скажешь, – закончил за него Пуаро.

– Совершенно верно. – Кимптон улыбнулся. – Как человек, любящий побеждать, причем открыто и недвусмысленно, я решил, что мне лучше избрать иную сферу деятельности. И считаю, что поступил абсолютно верно. В моей жизни стало больше прямоты. К примеру, я говорю: «Если мы не отрежем этому парню ногу, он умрет» или «Эту леди убила опухоль в мозгу – вот она, размером с помидор». И никто не станет со мною спорить, потому что моя правота очевидна. Вот вам опухоль размером с помидор, а вот покойник с двумя ногами, умерший от гангрены, а всё по вине дурацкого оптимизма, который предпочитает внушать людям несбыточные надежды вместо того, чтобы лишний раз перестраховаться и отнять подозрительную конечность.

– Одним словом, вы выбрали профессию, которая позволяет вам неизменно доказывать свою правоту, – подвел итог Пуаро.

– Вот именно. Литература – стезя тех, кому нравятся бездоказательные размышления. Я же предпочитаю точное знание. Скажите мне, вы, человек, изобличивший стольких убийц… часто ли вам доводилось иметь на руках улики, способные убедить любой суд присяжных еще до того, как преступник сам сознавался в своей вине? Ведь признание, в сущности, ничего не значит. Хотите доказательство? Пожалуйста: я, Рэндл Кимптон, своими руками убил президента Авраама Линкольна. Конечно, он скончался задолго до моего рождения, это все знают… Ну и что: я амбициозный молодой негодяй, такая мелочь меня не остановит! Так что вот вам мое признание: я убил президента Линкольна!

Клаудия одобрительно хохотнула. Меня звук ее голоса встревожил, но Кимптону он, похоже, пришелся по душе.

– Однако в медицине есть свои тайны, которые также невозможно трактовать однозначно, – возразил Пуаро. – Опухоль в мозгу, ампутация – вы подобрали примеры, которые служат вашей цели. Но ничего не сказали о пациентах, которые приходят к вам с жалобами на те или иные боли, найти причину которых вы не в состоянии.

– Да, такие тоже бывают, вы правы. И все же, когда у человека красные глаза, из носа течет и он непрерывно чихает, то я говорю, что это простуда, и никто не станет убивать время, пытаясь опровергнуть мою правоту. Вот почему моя работа нравится мне куда больше вашей, старина.

– Так же и мне, друг мой, больше нравится моя. Увидеть, что у пациента течет из носа, смерить ему температуру и поставить диагноз может всякий – так в чем же тогда вызов?

Кимптон вдруг сдавленно фыркнул, точно поперхнувшись, а в следующую секунду уже хохотал в голос, сотрясаясь всем телом.

– Эркюль Пуаро! – сказал он, отсмеявшись. – До чего я рад, что вы есть на свете и что сейчас вы здесь! Просто изумительно, что при всех ваших достижениях вы все еще клюете на приманку интеллектуального вызова, этой неопределеннейшей из неопределенностей. Как человек вы лучше меня, это очевидно. Для меня неопределенность – худшее из бедствий. Это мор, чума. Я бегу ее. Но все же как я рад, что вы со мной не согласны.

Я чувствовал, что Пуаро с трудом сохраняет спокойствие. У меня у самого давно чесались руки, до того мне хотелось треснуть Кимптона прямо по его непереносимо нахальной физиономии. Рядом с ним даже Пуаро казался маленьким и скромным.

– Могу ли я сменить тему разговора, месье?

– О, дозволять или воспрещать те или иные темы в этом доме – не моя прерогатива, – сказал Кимптон. – Дорро, как там твой список, еще не созрел? Мы нуждаемся в руководстве.

– Скажите, вы четверо все время были вместе с тех пор, как покинули столовую? – спросил Пуаро. – И сразу ли вы направились сюда?

– Да, – сказала Клаудия. – А что?

– Не выходил ли кто-нибудь из вас в сад минут десять или, скажем, пятнадцать тому назад?

– Нет, – ответила Дорро за всех. – Мы вместе вышли из столовой и сразу направились сюда. Никто из нас никуда не отлучался.

Остальные подтвердили ее слова.

Значит, Гарри, Дорро, Клаудия и Кимптон исключены. Никто из них не плакал и не шептался в саду, если они, конечно, не сговорились.

– Позволю себе обратиться к вам с просьбой, – сказал Пуаро. – Вы очень меня обяжете, если останетесь здесь, в этой комнате, до тех пор, пока я не скажу, что вы можете ее покинуть.