Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

– Ковер уже убрали, – сказала она. – Гарда разрешила. Из Артура Конри я могу вить веревки, если захочу. Я просто сказала ему, что он, конечно, имеет полное право запрещать мне менять в моем доме ковры, и очень хорошо, что нам всем теперь нельзя дышать свежим воздухом, и уж тем более абсолютно логично держать нас тут, в четырех стенах – он тут же стал тих и кроток, как овечка. Так что ковер вчера унесли. И, обещаю, в утренней гостиной мы не найдем ни следа убийства.

– Ясно.

Она посмотрела на меня сурово.

– Это просто комната в моем доме, Эдвард, причем именно та, где по утрам бывает больше солнца. И я не намерена превращать ее в святилище смерти, хотя мне не больше вашего хочется идти туда сейчас. Но придется. А еще мне придется повторять эту процедуру изо дня в день, до тех пор, пока я не привыкну.

– Это, несомненно, самый мудрый подход к делу, – согласился я.

– К тому же, как мы теперь знаем, Джозеф умер совсем в другом месте.

И я последовал за ней в утреннюю гостиную. Входя, я ожидал увидеть там голый пол, но обнаружил новый ковер: сине-зелено-белый, со сложным узором из деревьев и птиц.

– Садитесь, Эдвард. – Леди Плейфорд указала на стул, который она выбрала для меня. Он стоял дальше остальных от места, где еще недавно лежал Джозеф Скотчер с разбитой головой; спасибо и на этом. Сама она опустилась в шезлонг напротив.

– Вам есть о чем меня спросить, а мне есть что вам рассказать, – начала она. – Приступим? Все дело в том, что я сама, в кои-то веки, попала в историю, да такую, каких поискать, но я ни с кем не могла ею поделиться. Теперь, когда Джозефа больше нет, а дознание подтвердило мои давнишние подозрения в том, что он ничем не болел и уж, конечно, не был при смерти, я могу говорить свободно. Мне нечего больше скрывать. Какое же это облегчение!

– Могу себе представить, – отозвался я с готовностью.

– Еще недавно я считала, что эта история никогда не найдет своего слушателя, – продолжала леди Плейфорд. – Я решила сохранить все в тайне, чтобы не порочить доброе имя Джозефа, но теперь, когда он мертв – убит, – я обязана рассказать вам все. У меня просто нет выбора, если я хочу, чтобы убийцу поймали. Но сначала скажите мне вот что, Эдвард: насколько подробно вы помните разговор, который шел за столом в день убийства?

– Думаю, что бо́льшую часть я помню, – сказал я.

– Хорошо. Тогда вы наверняка не забыли, чем я объяснила свой странный поступок. Действительно, с чего бы мне лишать собственных детей наследства и оставлять все какому-то секретарю? Я сказала, обращаясь в присутствии всех вас к Джозефу, – сказала, возможно, даже вот этими самыми словами, ведь я заранее готовила свою речь: «Хорошие врачи знают, что жизнь души напрямую связана с жизнью тела, то есть психология способна порой влиять на физиологию». Я говорила, что хочу дать Джозефу новую цель в жизни – огромное состояние – в надежде, что воспрянувший дух окажет свое влияние на тело и вылечит его недуг. Вы это помните?

– Да.

– Хорошо. Еще я сказала, что больше не доверю Джозефа его врачу, а на следующий же день повезу его к моему, лучшему из лучших. Кстати, это правда – у меня замечательный врач. А вот все остальное, к моему стыду, было ложью. Точнее говоря, ложью, которая имела все шансы стать правдой. Я ведь ничего наверняка не знала. В этом и заключалась моя дилемма, понимаете?

– Честно говоря, не очень, – сознался я.

– Я действительно не хотела больше предоставлять врачам Джозефа делать с ним, что им вздумается, – при условии, конечно, что эти врачи существовали на самом деле, а не только в его воображении. И я действительно собиралась повезти его к моему замечательному доктору утром – если бы за ночь не случилось ничего такого, что изменило бы положение вещей, – а у меня было предчувствие, что непременно что-то случится. – Леди Плейфорд моргнула и добавила: – Хотя, конечно, у меня и в мыслях не было, что Джозефа убьют. Если бы я подозревала такую возможность, то не стала бы ничего устраивать – никакого нового завещания, никакого объявления за обедом. И вот за эту ошибку я никогда себя не прощу. Какое чудовищное самомнение с моей стороны – воображать, будто я могу предвидеть все последствия своих действий.

– В смерти Скотчера виноват лишь его убийца, – сказал я ей.

Она улыбнулась:

– Это глупость, но глупость приятная, а потому я сделаю вид, что верю.

Я молча ждал, когда она заговорит снова. Наконец она вздохнула – шумно, как паровоз, выпускающий пар, и продолжила:

– Я не верила в смертельную болезнь Джозефа. Ну, может быть в самом начале, когда он только рассказал мне о ней, – тогда я огорчилась, очень огорчилась. Я ведь быстро к нему привыкла. И не просто привыкла. Не прошло и двух дней, как он появился в Лиллиоуке, а я уже горячо благодарила всевышнего за то, что он послал его мне. Вы успели хоть раз поговорить с ним, Эдвард? Тогда вы знаете, о чем я: с ним у меня всегда было такое чувство, словно он понимает меня лучше всех на свете и любит, как никто никогда не любил.