Ермолай и сердце Злобушки (СИ)

   Строить бы еще дня три, да Горыня зубилом лодыжку повредил. Сам на земле сидит, нога на пеньке, а к местному знахарю идти наотрез отказывается - тот, видите ли, другим богам жертву приносит. И так, и эдак к Горыне подступались, ни в какую. Уж весь пенек кровью залил - требует, чтобы отвели в Казарцы к тетке Свите. Пришлось раньше договоренного возвращаться.

   Рану Мара глиной замазала и берёсту приложила. Хотела было кровь заговорить, да Горыня так зыркнул, что сразу отступилась.

   Пошли. Лебедь с одной стороны поддерживает, Чернек с другой, холодный ветер в спину подталкивает - кое-как дохромал Горыня.

   Пока шли, Ермолай вспоминал, что интересного повидать успел.

   Сын кнеза хвалился булатным клинком, на спор разрубал толстенные бревна под дружный рев дружины.

   Еще хитрый торговец из Хаурана показывал летающего змея. Змей раздувал крыло вокруг головы, скаля длинные зубы, но так и не взлетел. У хауранца был раб-мурин - с виду страшный, как лесовик, а на деле робкий. Мурин тот ловко глотал огонь, но такое Ермолай в прошлом году уже видел.

   На малый блот древичей пустили, но велели в сторонке тихо стоять. Блот норги устроили после возведения высоченной деревянной башни. Ермолай снизу прикидывал - в шесть человек башня, если на плечи друг другу заберутся.

   Вся дружина собралась вокруг огромного костра. Поодаль развели костры поменьше. Так много, что Ермолай даже испугался, не сожгут ли заставу заново. К вечеру на вертелах дымились, истекая жиром в уголья, кабаньи туши. Перс-торговец, которому норги караваны охраняли, выкатил четыре маленькие бочки крепкого вина, а местные выставили гигантскую дубовую кадку меда. Каждый мог подойти, зачерпнуть ковшом и испить, сколько хотел.

   К главному костру пригнали двух рабов - парня из оногуров и юную вильчанку.

   Сын кнеза вышел вперед, но не стал славить Вотана, как сделал бы его отец, а помянул Перкунаса, бога более кровавого. И Ермолай догадался, что рабам осталось жить недолго. И пока кнезич благословлял крепость мечей дружины и перечислял собственные немногочисленные пока победы, Ермолай подбирался ближе к кострам - будто подтолкнул кто. Так близко подошел, что в лицо жаром пахнуло, густым, пропитанным жиром воздухом.

   Из толпы кнезичу подали большой хлебец, из-за пояса в ладонь скользнул нож. Рыжие отсветы пламени плясали на лице молодого норга. Все замерли.

   Одно движение - и нож рассек горло оногура, а под хлынувшую на землю кровь кнезич предусмотрительно подставил половину лепешки.

   Рев такой поднялся, Ермолаю пришлось уши заткнуть, сберегая их сохранность. Тут пришел черед вильчанки.

   Кнезич воткнул нож ей под сердце, снова окунув хлеб в струю крови. И едва светло-серое тесто впитало столько, что почти почернело, впился зубами в сочную хлебную мякоть, окрасив короткую юношескую бородку бурым. Дружина затихла. Слышно было, как блики от костров с клинка на клинок перескакивают.

   Кнезич сказал что-то вполголоса, подняв хлеб над головой. И тут воздух взорвался дикими криками. Все славили Перкунаса.

   Хлеб пошел по кругу. Ермолаю тоже досталось от той лепешки. Он хотел сразу передать дальше, но стоявшие рядом норги посмотрели так сурово, что Ермолай без промедления отхватил кусок и принялся жевать. И хоть мутило сильно, заставил себя проглотить.

   На миг почудилось дивное. Сизый дым слева в густой клубок свился, хитрой синей рожицей подмигнул. Замотал Ермолай головой, отгоняя морок.

   Некоторые древичи верили, даже маленький кусочек жертвенного хлеба дарует удачу. Потому весь путь домой Щука с сыном и братья Возгари находились в приподнятом настроении. И ни стоны Горыни, ни серый дождик, что без конца накрапывал, ни ворчание Чернека - ничто не могло согнать улыбки с их лиц. Хмурилась только Мара, но она с детства такой была.

   А Ермолай шел и сомневался - к худу или к добру из дыма ему синяя рожица показалась?

   На четвертый день о знакомую кочку споткнулись. Видят, родные холмы. Березки на пригорке замерли, в небе одинокая тучка повисла, птицы молчат. Тихо, спокойно, да что-то не так.

   Подошли ближе, сердце захолонуло. Ворота сломаны, на земле валяются, навес над зерном дымится - сгорело зерно, а по следам в грязи понятно - скотину еще утром угнали.

   Бросился Ермолай к избе за тыном, уж не помнит, как добежал. О косяк облокотился и замер оглушенный - видит, на пороге лежит тело девушки, да узнать боится. А как узнал, так додумать боялся, что это любушка его, Злобушка. Одежды знакомые, только что кровью окрашены, а головы нет.