Ермолай и сердце Злобушки (СИ)

   Ермолай обо всем и рассказал. И про булгарина Рокоша, и про Злобушку свою любушку, и про голову, и про то, что мести ищет. Говорит и плачет, а про себя удивляется, что от слов на душе легче становится.

   Старуха выслушала внимательно, Ермолая подробно расспросила - кто таков и чем занимается, а потом и говорит:

   - Одним тем ты поможешь, что деревню стороной обойдешь. Нечего к нам со своим горем лезть, и так хватает. Можно было б тебя в рабство продать, как советуют, да норги мимо нас на кораблях к морским воротам по весне только пойдут. Оставили бы, если б ты один был. Вон, баню починить надо, много чего еще. Но вместе с горем зимовать опасно.

   Ермолай лишь вздохнул в ответ. Не слишком он на милосердие рассчитывал. Да и не думал ни о чем, пока шел, куда глаза глядят.

   - Еще можно тебя убить, - продолжала старуха задумчиво. - Но груз твой необычный слишком. Просто так мужики с горелыми сердцами за пазухой по полям не бегают. Думаю, ведет тебя воля. Чья - не спрашивай, того сама не знаю. А разбираться долго - слишком многим богам ты кланяешься.

   Знахарка пару слов по-варжски в сторону бросила, мигом принесли Ермолаю кувшин колодезной воды и кусок черствого серого хлеба. Ермолай принял угощение с благодарностью. Раз потчуют, значит, убивать пока не будут. Кому ж в голову придет на покойника хлеб переводить?

   Знахарка тем временем еще крепче задумалась.

   - Булгарина тебе не догнать, он на коне, а ты пеший. - Солнце на миг скрылось за тучами. - А и догонишь, чего делать станешь?

   От этих слов Ермолаю обидно стало. Он же плотник, не самый хилый среди всех. Да и дружина у древичей была когда-то. Не от корней пахари.

   Старуха мысли его по лицу прочитала и говорит:

   - Это ты прикидываешься смелым, потому что среди вас отвага в почете. Вы и норгов терпите за то, похожими быть хотите. Но ты не норг - как есть вижу. Не тянись к мечу впредь никогда, все равно не понадобится.

   - А как же Рокош? - прошептал Ермолай.

   - Думаю, не хочешь ты ему мстить. Насквозь тебя вижу. Сильный, но к добру тянешься. А всякое добро от добра растет. Булгарина того скорая кара постигнет, не сомневайся. Да только не из твоих рук он судьбу примет.

   Старуха повозилась в складках меховой накидки и протянула Ермолаю пучок сушеной травы, особым узелком связанный:

   - Отнеси-ка моей сестре, что живет на западном болоте. Зовут ее Силви. Я с ней, змеюкой подколодной, давно не разговариваю, а тебе следует. Скажешь, что тебя Пэйви послала. Она насупится, поворчит, конечно, но потом скажет, как тебе дальше быть.

   Поставили Ермолая на ноги, отряхнули, кувшин отобрали, путь рукой указали.

   А на благодарность знахарка через плечо бросила:

   - В деревню мою возвращаться - не думай даже! Уноси свое горе прочь.

   Сруб посреди болота весь порос мхом. Солнце сквозь скрюченные ветви едва пробивается, изумрудами рассыпается по крыше. Почти к самому порогу топь подошла, того и гляди, в дверь постучится. Как тут жить можно? Ан нет, видит Ермолай, в оконце, бычьим пузырем затянутом, тлеет лучинка.

   Подошел к двери, а навстречу заяц выбегает - полшкуры содрано, глаза шальные. Прыгнул косой раз, в сторону вильнул, лапой по жиже болотной царапнул, потом вдруг скок в самую трясину - и сгинул.

   Ермолай на всякий случай пучок травы наготове перед собой держит, меч на поясе нащупывает, забыл, что тот в варжьей деревне остался, за порог ступить не решается. А тут из-за двери голосок девичий, сладкий-сладкий. Ермолая по имени называет, войти приглашает.

   На стенах грибы и ягоды сушатся, потолок закопчен, от огня в очаге тепло и по всему дому красноватые блики скачут. Пахнет крепко, а чем - сразу и не распознать. Тут и мята сушеная, и горчица толченая, и мясо вяленое, и капуста квашеная, и дух бражный, и смрад кишечный, и еще невесть что. Посреди на черном полу медвежья шкура, на ней красавица, каких Ермолай отродясь не видывал. Глаза большие, груди полные, волосы рыжие, кожа белая. Сидит, ноги бесстыдно раздвинула, рукой манит, не смущается.

   В другое время Ермолай непременно ощутил бы беспокойство в чреслах, да тоска по Злобушке все мужское в нем высушила. Глаза отвел, в пояс хозяйке поклонился, пучок трав, что старая знахарка дала, с краешка медвежьей шкуры пристроил и уходить повернулся.

   - Стой, - слышит вдруг. Голос изменился, не похож больше не девичий. Смотрит, а на шкуре старая ведьма сидит - голова в вороньих перьях, щеки в заячьей крови, наготу не прикрывает.

   - Испытывала я тебя, - говорит ведьма, а сама в шкуру кутается. - Сестра наперед ворона прислала, он все рассказал.

   Место Ермолаю старая Силви отвела за срубом в покосившемся дровнике, насквозь пропахшем гнильем. Дала ветхое лоскутное одеяло и заговоренный кувшин. Если в тот кувшин воды прямо из болота набрать, в тот же миг в колодезную превращается.

   - Будешь делать, что велю, - сказала ведьма Силви. - А там видно станет, чем я тебе помогу.