Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа

26 августа 1923 года Эрнест и Хедли высадились в Торонто, где последняя предпочла рожать. Они оба покинули Париж без особого удовольствия, но Эрнесту удалось получить работу на полную ставку в «Торонто Стар» за 125 долларов в неделю, а этого было достаточно для того, чтобы потянуть новорожденного. Но уже на месте ничего не пошло так, как планировалось. Арендная плата оказалась непомерной, Канада походила на «свищ в заднице отца Семи наций»[20], а в газете к Хемингуэю все относились как к новичку. «Свободное время за пишущей машинкой в редакции – миф. У меня не было никакого свободного времени, ни на что […] Здесь все как в кошмарном сне. Работаю от двенадцати до девятнадцати часов в сутки и к ночи так устаю, что не могу спать. Вернуться сюда было большой ошибкой»[21]. К счастью, ошибка эта получилась краткосрочной. Через три месяца после рождения их первого сына, Джона Хедли Никанора, по прозвищу «Бэмби», Эрнест по совету мисс Стайн бросил журналистику и отплыл с Хедли обратно в Париж.

По возвращении, в январе 1924 года, супруги Хемингуэй обосновались на улице Нотр-Дам-де-Шам, в едва ли более удобной квартире, чем в первый раз. Их положение, надо сказать, существенно изменилось. Следуя чьим-то нелепым консультациям, Хедли вдруг заметила, что ее рента сократилась вдвое, а Эрнест теперь был безработным. Семейная касса была настолько пуста, что Эрнест ходил в Люксембургский сад «охотиться» на голубей, чтобы прокормить свою семью. Будучи постоянно голодным, он нашел новый способ заставлять себя трудиться. «Когда приходится экономить на еде, надо держать себя в руках, чтобы не думать слишком много о голоде. Голод хорошо дисциплинирует и многому учит. И до тех пор, пока читатели не понимают этого, ты впереди них». Хемингуэю быстро удалось обрести преимущество над всеми «бездельниками» с Монпарнаса, ибо его вскоре заметил Эдвард О’Брайен, который опубликовал его рассказ «Мой старик» в антологии лучших американских рассказов. Через несколько месяцев издательство «Бони и Ливрайт» из Нью-Йорка опубликовало сборник «В наше время», коллекцию небольших зарисовок без названия, в которых Хемингуэй уже затронул все будущие темы своего творчества: войну, смерть, любовь, мужество и корриду. Издание прошло незамеченным, но Эрнест с одобрения своих товарищей набрался смелости и поставил перед собой задачу совсем другого масштаба. «Я знал, что должен написать роман, – говорит он в книге «Праздник, который всегда с тобой», – но эта задача казалась непосильной, раз мне с трудом давались даже абзацы, которые были лишь выжимкой того, из чего делаются романы».

Чтобы работать, Эрнест обосновался в «Хуторке лилий», вдали от других кафе, посещаемых представителями богемы. Как обычно, он познакомился с официантами и нашел в них ту самую простоту, что ему так подходила. «Он любил маленьких людей Парижа, – говорила позднее Хедли, – водителей такси, владельцев магазинчиков, барменов, жокеев, боксеров, тех, кто, как он чувствовал, действительно разбирался в жизни»[22]. У этих людей Эрнест находил «настоящие» фразы, и их компания, на его вкус, была гораздо лучше компании самопровозглашенных писателей и иных представителей света, собиравшихся только для того, чтобы отвлекать его от работы. Кроме того, эта дружба оказалась взаимной. Типичный пример: когда Эрнест захотел купить картину «Ферма» художника и своего друга Миро, ему не хватало почти 100 долларов, а это была значительная сумма для молодого писателя, который больше не продал ни одного рассказа. «В день, когда я должен был заплатить деньги, я вошел (в «Хуторок лилий»), – рассказывал он Хотчнеру […] – Бармен спросил меня, что случилось, и я рассказал ему про картину. Он тихонько шепнул что-то другим гарсонам, и они сбросились, чтобы дать мне эти деньги».

Денег Эрнест все же немного сохранил, чтобы скрыться от парижской зимы. Начиная с 1924 года, Хемингуэи оставили Швейцарию, чтобы провести зиму в Австрии, в Шрунсе, в федеральной земле Форарльберг, где они поселились в небольшом семейном пансионате. «Комнаты в «Таубе» были просторными и удобными, с большими печками, большими окнами и большими кроватями с хорошими одеялами и пуховыми перинами. Кормили там просто, но превосходно, а в столовой и баре, отделанном деревянными панелями, было тепло и уютно». Наполненный бар, природа под рукой, жена рядом и спокойствие, так необходимое для работы, – больше и не нужно было человеку, с трудом восстанавливавшему потерю своих ранних рукописей. В Шрунсе он завязал дружбу с «маленькими людьми», охотниками и лесорубами, которые прозвали его «Черным Христом» из-за длинной бороды, что он носил в то время. С ними он обрел естественность, которой ему иногда не хватало в Париже, ибо вместе с растущим успехом Хемингуэй начал привлекать толпу «поклонников», а им он не особо доверял, этим богачам, которые «каждый день превращают в фиесту, а насытившись, уходят дальше […], оставляя позади мертвую пустыню, какой не оставляли копыта коней Аттилы».

* * *