Читаем Эрнст Генри полностью

До «Литгазеты» он редактировал «Вечернюю Москву». Ввел железное правило: если другая газета давала важную информацию о столице раньше «Вечерки», редактор отдела, прозевавший новость, получал выговор. Из аморфной и скучноватой «Вечерка», которую презрительно именовали «московской сплетницей», превратилась в живую и влиятельную газету. После подписной кампании редактор с гордостью доложил коллективу: тираж газеты увеличился вдвое.

Почему он ушел из «Вечерки»?

Виталий Сырокомский вспоминал: «Звонок главного редактора „Литературной газеты“ Чаковского: „Не можете ли заехать на пятнадцать минут?“. „Чего ради!“ — подумал я. О Чаковском я знал, что это средний писатель, автор неплохой повести о блокаде Ленинграда; знал, что он вечно курит вонючие сигары, бриолинит волосы и очень сутулится.

А отношение к „Литгазете“ было у меня едва ли не презрительное: ведомственное издание Союза писателей с ничтожным тиражом в Москве. Но Чаковский был значительно старше меня, и элементарная вежливость заставила поехать к нему. Я вошел в огромный кабинет, пропахший сигарным дымом».

— Вот почитайте два документа, а потом поговорим, — сказал Чаковский.

Первым была его записка в ЦК с предложением преобразовать «Литгазету» в еженедельное издание нового типа, которое бы освещало важнейшие проблемы духовной жизни общества и могло при этом выражать неофициальную точку зрения — невиданное дело для советской печати! Вторым документом было решение Политбюро ЦК, одобрявшее предложение.

— Прочитал, очень интересно, — сказал Сырокомский.

— Предлагаю вам стать моим первым заместителем и вместе создать такую газету.

Виталий Сырокомский принимал решения стремительно:

— Согласен! Но учтите, что я привык к самостоятельности.

Чаковский усмехнулся:

— Будете самостоятельным… Вам передается вся полнота власти, вы еще попросите меня забрать хотя бы ее часть.

На другой день после прихода Сырокомского в «Литгазету» Александр Борисович Чаковский ушел в отпуск.

«Это был удивительный тандем, — вспоминал писатель Андрей Николаевич Яхонтов, руководивший в „Литгазете“ отделом. — Лауреат Ленинской и Госпремий Чаковский царил в заоблачных сферах и осуществлял внешнее представительство: сидел в президиумах и на партийных съездах, создавал романы „Победа“ и „Блокада“. Созидательную практику ежедневно осуществлял Сырокомский.

Кем являлся этот небольшого роста, всегда с огромным портфелем, набыченный, жесткий, лапидарный стратег для товарищей по профессии, для писательской и государственной братии?

О его безоглядности ходили легенды. Его журналистским чутьем восхищались. Его могуществу завидовали. Перед его кабинетом в нервной трясучке ждали очереди на прием не только подчиненные, но влиятельнейшие персоны. Однажды мне довелось оказаться в его вот уж не царских апартаментах, когда ему по „вертушке“ звонил сын члена Политбюро (сам занимавший немалый пост) с просьбой не печатать разоблачительный материал. Положив трубку, Сырокомский скомандовал: „Ставим статью в номер!“ Он всегда работал на опережение времени, неповоротливого партийного аппарата, трусивших и выжидавших коллег из параллельных изданий».

Чаковский придумал газету, которой суждено было стать почти свободной трибуной советской интеллигенции, своего рода Гайд-парком при социализме.

Сырокомский превратил ведомственную газету в популярнейшее издание. Он собрал в стенах «ЛГ» будущие «золотые перья» отечественной журналистики, целую плеяду талантливейших газетчиков. Вот самые известные имена: Евгений Богат, Анатолий Рубинов, Владимир Тpaвинский, Александр Левиков, Александр Борин, Аркадий Ваксберг, Борис Галанов, Ольга Чайковская, Александр Смирнов-Черкезов, Алла Латынина, Геннадий Красухин, Тамара Чеботаревская, Олег Мороз, Юрий Рост…

Эрнсту Генри тоже нравилась атмосфера, сложившаяся в здании на Цветном бульваре, где размещалась старая «Литературная газета». Ему были рады, хотя не все его понимали. Работавший в «Литгазете» Юрий Маркович Варшавер (Юрий Щеглов) писал: «Последний удар по сталинским элегиям и комментариям к ним нанес убежденный коммунист, некогда сотрудничавший в немецкой газете „Роте Фане“, и старый коминтерновский разведчик, причастный к тайным операциям ГПУ-НКВД, по нынешней либерально-демократической терминологии, шпион — Эрнст Генри, обратившийся к Эренбургу с открытым письмом в мае 1965 года.

Себя, очевидно, Семен Николаевич Ростовский причислял к противникам вождя и вполне безгрешным борцам с тоталитаризмом, несмотря на тесное сотрудничество с Лубянкой Дзержинского, Менжинского, Ягоды, Ежова и Берии. Точку судьба поставила в абакумовский период, но посадили Семена Николаевича — в игнатьевский, освободив нескоро после смерти Сталина. Эрнст Генри сотрудничал с Кимом Филби и Дональдом Маклином. Словом, не пешка, послужной список довольно яркий.

Этот тамбовский уроженец производил странноватое, а иногда и — если всмотреться — зловещее впечатление. Взгляд мертвый, остановившийся, изучающий.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное