Но после сегодняшнего обещания, данного знакомым Зарудину по другим женщинам странным срывающимся и безвольным голосом, он вдруг неожиданно почувствовал свою силу и внезапную близость цели и понял, что уже не может быть иначе, чем так, как хочет он. И к сладкому томительному чувству сладострастного ожидания тонко и бессознательно стал примешиваться оттенок злорадности, что эта гордая, умная, чистая и начитанная девушка будет лежать под ним, как и всякая другая, и он так же будет делать с нею что захочет, как и со всеми другими.
И острая жестокая мысль стала смутно представлять ему вычурно унижающие сладострастные сцены, в которых голое тело, распущенные волосы и умные глаза Лиды сплетались в какую-то дикую вакханалию сладострастной жестокости. Он вдруг ясно увидел её на полу, услышал свист хлыста, увидел розовую полосу на голом нежном покорном теле и, вздрогнув, пошатнулся от удара крови в голову. Золотые круги сверкнули у него в глазах.
Алина, думая о наказании Шемиота, также согнулась и также вся затрепетала от нервного щекотания, стыда, страха и ожидания. Она спрятала лицо в шёлковую диванную подушку, сборки которой кололи её щеки.
Он посулил ей наказание… Как это будет? Не окажется ли он чересчур мягким? Не испугается ли он её криков? Она не могла тронуть слезами мисс Уиттон, а его? Будет ли он наслаждаться её стыдом и болью? Положит ли он её на кушетку или на колени? Или он велит ей самой лечь и поднять платье? Позволит ли её рукам быть закинутыми за голову, или же он возьмёт их в свои? Велит ли он молчать? Будет сечь он быстро, резко, или с паузами, как мисс Уиттон? О, Боже! Она сходит с ума. Боже, сжалься надо мною!..
Она начала рыдать, проникаясь иллюзией, что её сечёт Шемиот, вся в поту, несчастная, безумная и сладострастная. <…>
Она стояла не двигаясь, всё время глядя на его тонкие, белые пальцы, на изумруд, на увеличивающееся количество веток, и чувствовала, что ещё никогда, никогда она не любила так Шемиота, как в эту минуту.
Она сказала, запыхаясь:
– Вы хотите? Вы хотите?
– Я вас высеку сейчас, Алина. Это решено.
Она вздрогнула, теряясь все более и более и пугаясь того, что его слова так волнуют её душу.
Спокойствие Шемиота походило на спокойствие неба и земли.
Не веря тому, что он простит её, и не вполне веря самой себе, она повторила несколько раз:
– Умоляю вас, пожалейте меня, умоляю…
Он пожал плечами.
Она убежала в комнату. Здесь она села и не знала, что с собой делать. Вихрь мыслей, протестующих и ликующих, пронёсся в ней. К нестерпимому, одуряющему стыду, перед которым побледнело всё, что до сих пор пережила она, щедро примешивалась тайная радость, волнующая и блаженная. Ведь она ждала наказания, она знала… Мечты станут действительностью…
У меня было желание.
Желание моё было – бич. <…>
Желание бича!..
Бич с высоким гнутким стволом, с тонким стройным перегибом и тонким, длинным и крепко сплетённым ремнём.
Я чувствовала его в руке, знала упругие толчки тростникового ствола о сжатые мои пальцы, видела перед собою стройную его линию высоко вверх и перегиб, из которого, конечно, не могла торчать острая палочка, как всегда из моих игрушечных кнутиков.
И отуманило меня с того счастливого утра, когда я катала среди пахучих весенних зеленей свою первую любовь, – родившееся во мне моё желание.
Махала порожней рукой, сжатою в кулак, так решительно вперёд, сухим взмахом, и вдруг принимала руку в локте ловким толчком назад. Тогда я слышала, как сухо и остро щёлкал вожделенный бич шёлковою кисточкой на конце тонкого ремня и ремень, длинный, искусно крученный, резал, зикнув и свистнув, воздух. И глаза мои, даже закрытые в наслаждении и остром страхе, видели, как прял ушами, ужаленный звуком, осёл, хлестал хвостом, всем серым телом подаваясь вперёд, и я откидывалась, переламываясь в стане, как от резкого толчка моей карфашки.
Я стала жить своим желанием.
Из деревни я привезла моё желание в город. Как паутина мягкая, тонкая, но липкая, оно обмотало мне мозг и сердце.
Я жила сквозь своё желание.
Оно было так красиво. Зазывало с такою гибкою силою. Казалось недостижимым и неизбежным. И что бы я ни делала, ни думала, ни говорила – рука сжимала чуткий тростник, линия лёгкого, стройного перегиба гнулась в глазу, и, вздрагивая, я ловила слухом острый, сухой, как выстрел, треск бича.
Кошмарная была ночь для многих. Холодным ужасом она всю овеяла жизнь, и тяжёлую бросила на души ненависть ко всей земной жизни, томящейся под властью горящего в небе Змея, ликующего о чём-то. О чём? О том ли, что все мы, люди на этой земле, злы и жестоки и любим истязать и видеть капли крови и капли слёз?