Есенин: Обещая встречу впереди

Кузько: «Я говорил Есенину, что выступления Ленина незабываемы, что они поражают изумительной глубиной мысли и необыкновенной силой логики. Я рассказал также Есенину о необычайной скромности Ленина и его простоте в отношениях с людьми и в своей личной жизни».

В ответ он ругал продовольственную политику большевиков и защищал «мешочников».

Кузько вдумчиво и неторопливо переубеждал Есенина.

Есенину надо было выбирать, с кем он.

Но никаких резких движений он делать не стал.

Его импульсивность и вспыльчивость — безусловно, кажущиеся. Не теряя лица, он проплывал между взаимоисключающими, казалось бы, вещами: сначала московские товарищи с их листовками и стачками, следом — фрондирующая петроградская богема, затем — «вакансия» придворного поэта и внимание царского двора.

Он держал курс, сверяясь исключительно с личным ощущением правды и справедливости.

* * *

Москву провозгласили столицей 15 марта 1918 года, но суета с переездом из Петрограда, который при очередном военном обострении могли взять немцы, началась куда раньше.

Зинаида должна была переехать вместе с аппаратом наркома Цюрупы — и муж с ней.

В марте Есенин съездит в Москву на разведку. Походит по редакциям, по знакомым, встретится с Белым.

В конце апреля, 25-го числа, переедет в Москву вместе с женой. Вместе с остальными служащими Наркомпрода их поселят в гостинице на Тверской.

В Москве Есенин на короткое время близко сойдётся с поэтом Ходасевичем — они неожиданно друг другу понравятся.

Ходасевич принял не только (как почти все люди его круга) Февральскую революцию, но поначалу и Октябрьскую. Весной 1918-го он работал в Москве в различных советских организациях. Впрочем, скоро его постигло разочарование в большевиках: вся эта публика показалась ему слишком, что ли, вульгарной.

Задним числом, в эмиграции, Ходасевич напишет, что с большевистской и эсеровской молодёжью («дурным обществом») Есенин связался «из небрезгливого любопытства и любви к крайностям».

Ходасевич скромно умолчит, что его собственные взгляды на тот момент были вполне себе левоэсеровскими.

И, наконец, умнейший Ходасевич, опять же как весь его круг, отказался видеть в есенинском выборе глубинную правду.

Они бродили вдвоём несколько ночей, и Ходасевич то удивлялся есенинской вдохновенной прозорливости, то посмеивался:

— Нет, вы всерьёз про всё это — костёр Стеньки Разина, раскол, Содом, английское юдо? Ну прекратите, Серёжа, вы же образованный человек.

Есенин в ответ тоже посмеивался.

Он ничего не собирался прекращать.

Другим его знакомым той поры был Илья Эренбург.

Есенин, запишет Эренбург, говорил, «что нужно всё повалить, изменить строение вселенной, что крестьяне пустят петуха и мир сгорит».

Эренбург, конечно, за давностью лет всё несколько упрощал — или Есенин нарочно его пугал. Никакого «петуха» он не хотел пускать — если только метафорически; но задорный настрой и очевидную есенинскую тягу к переустройству мира Эренбург запомнил хорошо.

Произносимое Есениным Эренбурга не радовало: позже он признался, что ему потребовалось два года, чтобы понять значение Октябрьской революции. В 1918-м Эренбург печатно выступал оппонентом Есенина, Блока, Белого, Клюева и Маяковского.

В какой-то момент Есенин догадался: и Ходасевичу, и Эренбургу ничего про свою правду не объяснишь — они могут в лучшем случае иронически покивать. Лексикон их большей частью совпадал, чего не скажешь про представления о «народе» или о чуть более сложных понятиях вроде «мужицкого рая».

Подспудно начали проявляться и другие противоречия: при всей симпатии к Орешину, Ганину, Карпову, теплейшем, всё более крепнущем чувстве к Ширяевцу, никак не угасавшей любви к поэзии Николая Клюева Есенин всё чаще осознавал их — для него — предсказуемость.

Всё, что они умели в поэзии, он и сам умел. Раз настало совсем другое время, необходимы были поэты с иным запасом слов и словосочетаний.

И ещё был нужен выход на самый верх, чтобы понять, чего они хотят — эти, явившиеся из своих ссылок и эмиграций и занявшие Московский Кремль.

Есенин искал встречи с кем-то из вождей.

Однажды Райх смогла провести его на расширенное совещание с участием Ленина.

Вождя встретили овацией, которая долго не прекращалась. Есенин смотрел на Ленина неотрывно, впившись глазами. Райх время от времени косилась на мужа и вдруг заметила, что он от волнения побледнел. Испугалась, не плохо ли ему.

Во многом Есенин будет мучительно сомневаться, но в колоссальном масштабе ленинской личности — никогда.

Просить Райх познакомить его с Цюрупой было не совсем правильно — она не считала возможным пользоваться своим положениям секретаря. Есенин попросил о том же Кузько.

Встреча произошла за обедом в наркомпродовской столовой.

Кузько: «Во время короткого разговора Цюрупа сказал, что он рад познакомиться с поэтом, что он о нём слышал и читал некоторые его стихотворения, которые ему понравились».

И передал привет Зине. Это Есенину не понравилось, но в целом большевики снова показались любопытными: целый нарком, а ест в общей столовой и не рисуется.