Есенин в быту

Показания о неприглядном поведении Есенина в кафе с представителем власти дали милиционеры Дорошенко, Каптелин, Нейбере и Ходов. Подсуетилась в этом и официантка кафе Е. О. Гартман:

«Вчера, 15 сентября, около 23 часов в кафе прибыл неизвестный гражданин в нетрезвом виде, который велел официанту подать ему белого вина и пива, и во время этой выпивки у него с посетителями произошла ссора, во время которой в кафе этот неизвестный стал опрокидывать стулья и столы, а также разбил несколько мелкой посуды, тогда я, видя это безобразие, вынуждена была позвать ближайшего постового милиционера, при усилии которого неизвестный был отправлен в 46 отд. мил.».

* * *

Дело Есенина было назначено к слушанию в Народном суде Краснопресненского района 23 ноября в час дня. Но поэт совершенно не думал об этом – был увлечён актрисой Камерного театра А. Л. Миклашевской и одно за другим писал ей великолепные стихи. Как-то Сергей Александрович, Августа Леонидовна, Мариенгоф и его жена сидели в отдельном кабинете в ресторане «Медведь». Есенин был притихший и задумчивый. И вдруг сказал, обращаясь к Миклашевской:

– Я буду писать вам стихи.

– Такие же, как Дункан? – съязвил Мариенгоф.

– Нет, ей я буду писать нежные…

Первое стихотворение оказалось связанным с конфликтом, который, к счастью, не перерос в скандал. Августа Леонидовна писала об этом случае: «Первые стихи, посвящённые мне, были напечатаны в „Красной ниве“:

Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.

Есенин позвонил мне и с журналом ждал меня в кафе. Я опоздала на час, задержалась на работе. Когда я пришла, он впервые при мне был нетрезв. И впервые при мне был скандал.

Дело четырёх поэтов. За два дня до назначенного судебного разбирательства Есенин вновь оказался в милиции. На этот раз не один, а с приятелями: А. Ганиным, С. Клычковым и П. Орешиным. В пивной на Мясницкой они говорили о многом, коснулись и засилия «жидов» в русской литературе, помянули недобрым словом товарища Троцкого. Этого не смог выдержать гражданин М. В. Родкин, сидевший за соседним столом, и вызвал милицию. Возникло «дело четырёх поэтов». Пресса всячески раздувала его.

10 декабря 1923 года в Доме печати состоялся товарищеский суд над четырьмя поэтами-имажинистами: С. Есениным, П. Орешиным, С. Клычковым и А. Ганиным, которые обвинялись в антисемитизме. Суть дела, по заявлению «потерпевшего» М. Роткина, состояла в оскорблении не только евреев, но и членов правительства:

«В семь часов вечера, возвращаясь домой со службы, я зашёл в столовую-пивную выпить кружку пива. Рядом со мной сидели четверо прилично одетых граждан и пили пиво. Один из четырёх этих граждан встал со своего места и на одну минуту куда-то вышел. Возвращаясь на своё место, гражданин этот стал переглядываться со своими сотоварищами. Двое из них сразу перешли на тему о жидах, указывая на то, что во всех бедствиях и страданиях „нашей России“ виноваты жиды. Указывалось на то, что против засилия жидов необходимы особые меры, как погромы и массовые избиения.

Видя, что я им не отвечаю и что стараюсь от них отворачиваться, желая избегнуть столкновения, они громко стали шуметь и ругать паршивых жидов. Затем эти же двое граждан говорили о том, что в существовании чёрной биржи виноваты те же жиды-биржевики, которых поддерживают „их Троцкий и Каменев“. Такое оскорбление вождей русской революции меня до глубины души возмутило, и я решил об этом заявить в отделение милиции».

Инцидент произошёл 20 ноября в одной из пивных на Мясницкой улице. «Антисемитов» доставили в 47-е отделение милиции, где Есенин дал такие показания:

«Сидел в пивной с приятелями, говорили о русской литературе. Я увидел типа, который прислушивался к нашему разговору. Я сказал приятелю, чтобы он плеснул ему в ухо пивом, после этого тип встал и пошёл, позвал милицию. Это вызвало в нас недоразумение и иронию. Я сказал: „Вот таких мы попишем“, – и начали спорить. Во время разговоров про литературу упоминали частично т. т. Троцкого и Каменева и говорили относительно их только с хорошей стороны. О евреях в разговоре поминали только, что они в русской литературе не хозяева и понимают в таковой в тысячу раз хуже, чем в чёрной бирже.

Когда милиционер по предложению неизвестного гражданина предложил нам идти, и мы, расплатившись, последовали за милиционером. Идя в отделение милиции, неизвестный гр-н назвал нас „мужичьё“, „русские хамы“. И вот, когда была нарушена интернациональная черта национальности словами этого гражданина: мы, некоторые из товарищей, назвали его жидовской мордой».

Дежурный комиссар милиции разрешил Сергею Александровичу позвонить Демьяну Бедному (то есть в Кремль, где обретался поэт), который, по информации «Рабочей газеты» выдал следующее:

«На вопрос Демьяна Бедного, почему он не на своём юбилее, Есенин стал объяснять: