Эсеры. Борис Савинков против Империи

Фулон сказал, что рабочих к Зимнему допускать нельзя, не то будет новая Ходынская катастрофа. Дурново на всякий случай сказал, что рабочие вооружены, но забыл уточнить, что это не револьверы, а иконы и портреты императора. Высокое совещание приняло судьбоносное решение Гапона арестовать, а рабочих к Зимнему не допускать и при необходимости расстрелять. Почти ночью Святополк-Мирский, на всякий случай взяв с собой понимающего, что происходить, Лопухина, поехал на доклад к Николаю II, у которого хотел взять санкцию на объявление Петербурга на военном положении. Лопухина в Царском Селе не спрашивали, а как докладывал малокомпетентный министр внутренних дел самодержцу о завтрашнем шествии, точно не известно. Царь писал в дневнике: «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Их окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Их количество определяется в сто двадцать тысяч. Во главе союза какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал вечером с докладом о принятых мерах».

Ранним утром 9 января 1905 года с окраин Петербурга к Зимнему дворцу организованными колоннами с хоругвями, иконами и царскими портретами двинулись двести тысяч с женами и детьми. В колоннах пели «Отче наш», впереди шли районные околоточные и приставы. Партия социалистов-революционеров участия в шествии не принимала, но многие эсеры шли в рабочих колоннах. Рядом с Гапоном шел двадцатипятилетний эсер Петр Рутенберг, окончивший Петербургский технологический институт купеческий сын и ставший инженером Путиловского завода. С пением «Спаси господи люди твоя» и «Дай победы благоверному императору» Гапон вел свою колонну от Нарвской заставы.

На повороте от Невского проспекта к Зимнему дворцу, в котором даже не было императора, выстроившиеся войска встретили верноподданническую демонстрацию ружейными залпами и свинцовый дождь залил рабочие колонны, их жен и детей. Целый день по Петербургу казаки били рабочих и количество убитых и раненных измерялось тысячами. Рутенберг спас Гапона, которого спрятали у Максима Горького и затем переправили за границу. Рутенберг ввел Гапона, скинувшего рясу, в партию эсеров. Весной 1906 года Гапон вернулся в Россию, запутался между революцией и охранкой, предложил Рутенбергу за сумасшедшие деньги рассказать полиции о Боевой Организации, Рутенберг об этом сообщил в Центральный Комитет, дал послушать предложения Гапона о доносе в Департамент полиции, спрятанным в соседней комнате его рабочим, и бывший священник был повешен на даче в Озерках под Петербургом.

Днем 9 января 1905 года залитый кровью Петербург был в шоке и ступоре. Первоначальное недоумение быстро сменилось недовольством, возмущением и ненавистью. Никто не понимал, зачем солдаты стреляли в иконы и царские портреты в руках законопослушных рабочих. Волна негодования самодержавием быстро катилась по взбудораженной японской войной империи. Против монархических убийств протестовала вся держава, читавшая десятки тысяч революционных листовок о том, что 9 января «офицеры хладнокровно резали детей и женщин своего народа». Революционные газеты писали, что «гигантская рука русского пролетариата, несущего свои жертвы на алтарь цивилизации, свободы и мира, схватила за горло самодержавного зверя». Петр Струве в кадетской газете «Освобождение» назвал Николая II, «палачом народа»: «Царь Николай открыто стал врагом и палачом народа. Сегодня у русского освободительного движения должны быть единое тело и един дух, одна двуединая мысль: возмездие и свобода во что бы то ни стало. Ни о чем другом, кроме возмездия и свободы ни думать, ни писать нельзя. Возмездием мы освободимся, свободою мы отомстим».

«Кровавое воскресенье» вызвало ненависть и неприятие самодержавия во всех слоях общества, и даже монархисты назвали рабочий расстрел 9 января «величайшим по своей трагичности и последствиям событием, вызванных глупостью и бездействием подлежащих властей». «Кровавое воскресенье 9 января 1905 года» свинцовыми залпами убило у народа веру в царя любого, доброго или злого, справедливого и беззаконного, умного и глупого. Народную императорскую любовь сменили жгучие осколки обманутой и разбитой царской надежды.