Еще одна сказка барда Бидля

А потом жрец делает некий знак - и действо начинается. Откуда-то, видимо, с другой стороны пирамиды, появляются крепкие на вид довольно пожилые мужчины, волокущие к алтарю первую жертву. Видимо, человек, которого они сейчас взваливают на алтарь, в последнюю секунду своей жизни все же перестал испытывать восторг от предстоящей встречи с божественным, так как он из последних сил пытается сопротивляться. Но это бесполезно - они выгибают его тело на алтаре, удерживая внизу руки и ноги, так что только его незащищенная обнаженная грудь, странно вздыбившаяся от этого нелепого положения, остается открытой для удара жертвенного ножа. Я вижу, как он дышит - ему остается несколько последних вздохов, хриплое рваное дыхание доносится до нас, стоящих довольно далеко. Царит полная тишина - и вот жрец, шагнувший к жертве откуда-то сбоку, наносит один точный расчетливый удар и уже сжимает в руке окровавленное трепещущее сердце. Я понимаю, что если буду продолжать смотреть, меня сейчас просто вырвет. Я мысленно умоляю Гермиону не смотреть, но она тоже за каким-то чертом смотрит на все это, не шелохнется, только глаза ее непроизвольно расширяются. А искалеченное тело жертвы уже летит вниз по ступеням, толпа ревет, а я вдруг ловлю глазами еще не потухший взгляд того, кто еще секунду назад был человеком, чье дыхание, будто треск, разрывало застоявшийся влажный воздух. И странное чувство единения с ним вдруг ударяет меня, словно молот. Это я, я падаю вниз, скатываюсь по крутым ступеням, это меня уже волокут к алтарю, прижимая руки и ноги к камню. Это я, нет, пока еще не я, но мое восхождение на алтарь началось уже давно. Мое лицо непроницаемо - чего мне бояться, если я и так каждый день умираю, но не как они, в одну секунду, когда еще живое сердце вырывают из груди. Нет, мое сердце уже годами вырезают умелые руки, участливые взгляды, сопровождая каждое движение ножа участливыми словами о всеобщем благе и моем предназначении. И когда очередное изуродованное тело падает мимо нас, вниз, к жадно галдящей толпе, я понимаю, что еще одна часть моей души превращается в лед.

Я не знаю, как долго это длится - я вижу, что жертвы бывают разными - сопротивляющимися и молящими, мрачно шагающими к алтарю, отталкивая подручных палача, жертвы со светящимися счастьем и верой глазами. И я стараюсь не вглядываться в их лица потом, после того, как жизнь каждого из них обрывается, а от них остаются только трепещущие сердца, которые не в силах осветить эту страшную ночь.

Наконец, этот ужас заканчивается - насытившаяся толпа внизу жадно клокочет, готовая к продолжению. Теперь жрец обращается к нам троим, вновь прося нас рассказать Божественному о щедрости жертвоприношений в его честь, о вере и покорности народа, ждущего дождя и нового урожая. Мы склоняем головы. Я могу думать только о двух вещах - скорее бы все это уже закончилось, и не упала бы Гермиона со ступеней, так как я вижу, что она еле стоит на ногах, а прикасаться к собственности бога нам явно не позволено, даже чтоб поддержать ее, если она скатится вниз.

Мы внизу, стражники отделяют нас от радостно возбужденных людей, тоже просящих передать их просьбы богу дождя. О, если бы я был богом дождя, я бы передавил их всех, додумавшихся до этого кровавого ада, я бы с наслаждение залил их деревни и города таким дождем, чтоб над водой не торчала даже крыша этой мерзкой пирамиды. Сейчас я скажу ему об этом.

А эти безумные люди, словно дети, в своих цветочных гирляндах, они поют, пританцовывают, сопровождая нас к колодцу, которого я уже жду, как избавления. Я даже готов в нем утонуть, только бы забыть пережитый только что кошмар. Как мы вообще сможем жить дальше с такими воспоминаниями?