Еще одна станция

Поцелуй… на этот раз другой. Горячее – каким-то образом, хоть это и не по-настоящему. «Это не по-настоящему», – повторяет Огаст в своей голове, пытаясь притворяться, что есть что-то академическое в том, как раскрывается ее рот под напором губ Джейн, что-то по-научному беспристрастное в том, как она сильнее тянет Джейн за волосы и тонет в этом, позволяя Джейн впиться в нее.

Она вспоминает просьбу Джейн, сладкое и медленное как сироп «укуси», и она втягивает нижнюю губу Джейн, впиваясь в кожу зубами. Она слышит резкий вдох, чувствует, как ладонь Джейн сжимает ткань ее рубашки, и считает это прогрессом. Результатом. Она двигается так, как, ей кажется, двигалась бы девушка, которую помнит Джейн, старается дать ей воспоминание своим ртом – кусает сильнее, тянет за губу, проводит по ней языком.

Это длится всего лишь минуту-две, но кажется годом, потерянным в волосах Джейн, и в губах Джейн, и в прошлом Джейн, ладонях Джейн, сжимающих ее кудри, бедре Джейн, теплом и твердом под ней, Джейн на много часов, Джейн на много дней. Все несется подводным течением, а дело на поверхности, и Огаст тоже старается оставаться там.

Когда они отстраняются друг от друга, у Огаст погнуты и измазаны очки, и пожилая женщина неодобрительно смотрит на них через проход.

– У вас проблемы? – говорит Джейн, обнимая в охраняющем жесте Огаст за плечи.

Женщина ничего не говорит и возвращается к своей газете.

– Минся, – говорит Джейн, поворачиваясь к Огаст. – Так ее звали. Минся. Я повела ее к себе домой в Проспект-Хайтс на… Андерхилл-авеню. Это был дом из песчаника. Я жила на втором этаже. Это было мое первое жилье в Нью-Йорке.

Огаст записывает названия улицы, детской площадки напротив, ближайшего перекрестка и весь остаток дня запрашивает доступ к данным о собственниках каждого дома из песчаника в квартале, обзванивая их, пока не находит сына одного из домовладельцев, который помнит американку китайского происхождения, жившую на втором этаже, когда он был ребенком.

Поцелуй устанавливает: Джейн переехала в Нью-Йорк в феврале 1975-го.

И вот так это становится их новым занятием. Еда, песни, старые статьи и теперь поцелуи.

У них еще нет кое-какой критически важной информации – например, детство Джейн, или ее раздражающе неуловимое свидетельство о рождении, или событие, из-за которого Джейн изначально застряла, – но нельзя предугадать, какое воспоминание может вызвать цепную реакцию, ведущую к чему-то важному.

Поцелуи предназначены исключительно ради сбора данных. Огаст знает это. Огаст абсолютно четко, на 100 процентов это понимает. Она целует Джейн, но Джейн целует Дженни, Молли, Эйприл, Найаму, Марию, Бет, Мэри Фрэнсис, Минсю. Это не связано с ней и Джейн – никак.

– Поцелуй меня медленно, – говорит Джейн во вторник днем, ухмыляясь и соблазнительно закатывая рукава, и это тоже с ними не связано.

Они целуются под пятнистым солнечным светом на станции «Брайтон-Бич» с клубничным мороженым на языках, и Джейн вспоминает лето 1974-го, роман длиной в месяц с подругой по имени Симона, которая переехала на Вирджиния-Бич и кот которой напрочь отказывался оставлять их в кровати одних. Они целуются, нацепив вместе наушники Огаст, в которых играет Патти Смит, и Джейн вспоминает осень 1975-го, басистку по имени Элис, которая оставила пятна помады на ее шее в туалете клуба «Си-Би-Джи-Би». Они целуются в полночь в темном туннеле, и Джейн вспоминает канун Нового года в 1977-м и Мину, которая вытатуировала красную птицу[20] на ее плече.

Огаст узнает не только это, но и то, что Джейн нравится целоваться всеми способами: как секрет, как драка, как леденец, как пожар. Она узнает, что Джейн может заставить ее вздохнуть и забыть собственное имя, пока все не сливается воедино, прошлое и настоящее, они вдвоем на манхэттенских балконах, и в сырых барах Нового Орлеана, и в кондитерском отделе мини-маркета в Лос-Анджелесе. Джейн целовалась с девушками в каждом уголке страны, и довольно скоро Огаст начинает казаться, что и она тоже.

Для исследовательских целей.

Не то чтобы Огаст занимается только поцелуями – еще она думает о поцелуях и прослеживает зацепки от поцелуев, когда у нее нет самих поцелуев. Прошло три недели с тех пор, как она отработала последнюю смену. Ей все-таки надо оплачивать аренду, и поэтому, чтобы предотвратить полное банкротство, она наконец-то звонит в «Билли», с кашлем и мольбой убеждает Люси включить ее в график.

– Боже милостливый, она жива, – говорит Уинфилд, изображая драматичный обморок на стойке, когда Огаст возвращается в бар.

– Ты же видел меня на прошлой неделе. – Огаст протискивается мимо него, чтобы отметить время прихода.

– Это была ты? – спрашивает Уинфилд, поднимаясь и начиная менять кофейный фильтр. – Или это была какая-то девушка, которая выглядела как ты, но не была прикована к постели неделями, как ты рассказывала Люси?