Еще шла война

Евсею Петровичу казалось, что Митя ударяет пальцами по клавишам как попало, не заботясь о том, чтоб и себе и другим было приятно. То ли дело, когда он, Евсей Киреев, вместе с оркестром во время праздничной демонстрации шествовал по улицам и изо всех сил дул в свою трубу-контрабас! Там все было ясно: марш, или «Интернационал», или «Широка страна моя родная» — не перепутаешь. А игра Дмитрия сумбурна и непонятна.

Но вот Полевода заиграл другое, и на старика повеяло чем-то торжественным и в то же время грозным, очень знакомым. То гудел набат, то звучали человеческие голоса и слышались взрывы. Все вместе складывалось в понятии Евсея Петровича в один образ революции, гражданской войны. Вслушиваясь в музыку, он явственно различал тяжелый дружный шаг красногвардейских отрядов, в которых когда-то служил. Музыка звала к борьбе. Ее литые звуки становились все радостней. И вдруг сердце Евсея Петровича часто забилось. Так билось оно, когда он узнал о победе Октября. Может быть, тогда оно билось во много раз сильнее, но все равно ощущение было похожее…

Митя переходил от одной мелодии к другой, но для старого красногвардейца все время звучала торжественная музыка революции. Она была ему понятней и дороже всех мелодий.

Он бы слушал еще, но служба есть служба, ее надо нести исправно. Поднялся и бесшумно, чтоб не потревожить Дмитрия, вышел из зала.

Когда на рассвете шли домой, Евсей Петрович спросил:

— Кем же ты все-таки порешил быть — шахтером или музыкантом?

— Не знаю, — сказал Дмитрий. Он бросил взгляд вокруг, вдохнул полной грудью освежающий морозный воздух и повторил мечтательно: — Не знаю, Евсей Петрович… Кем захочу, тем и буду…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Когда Полевода поднялся на-гора, в ламповой ему сказали, чтоб он явился в штаб дружинников. Такое же приказание получил и Павлик Прудник.

Лицо Павлика показалось Дмитрию странным: не то чем-то огорчен, не то нездоров.

— Ты попросишь, чтоб заменили тебя кем-нибудь, — сочувственно посоветовал он.

Прудник задумался. Брови у него были густые и темные, и, когда он хмурился, лоб пересекала темная полоса.

— А кто заменит: Кубарь вчера свое отдежурил, бригадир тоже, старика Горбаня не пошлешь. Вот разве Кавун…

В это время мимо них проходил Захар. Он только что помылся в бане. Вид у него был свежий, бодрый, гладко выбритое лицо горело смуглым румянцем, мокрые волосы бронзовыми витками прилипли ко лбу. Нельзя было подумать, что он только что отработал смену в шахте и вырубил несколько тонн угля.

Прудник коротко объяснил ему, в чем дело.

— Да ты что, шутишь, птаха! — как будто даже испугался его просьбы Кавун. — У меня сегодня по плану намечено неотложное дело. Не явлюсь — все к чертям летит вот на такой манер. — И для убедительности сделал руками вращательное движение, наглядно показывая, как именно «летит».

Кавун ушел, а Павлик обиженно сказал:

— Никогда не выручит, а ведь я сколько раз подменял его…

Полевода вспомнил, как Захар пришел к нему на выручку в первый день самостоятельной работы. Может быть, у Кавуна действительно задумано что-то серьезное и неотложное?

— Ну ладно, отдежурю как-нибудь, — решил Прудник, — похожу, поброжу, гляди, станет лучше.

Погода была хорошая. В неподвижном воздухе крупными мохнатыми хлопьями медленно падал снег. Чинно вышагивая, ребята с удовольствием бродили по пустынным улицам поселка, тихо беседуя. Фигуры их то появлялись в треугольниках света фонарей, то пропадали во тьме. Полевода знал Павлика давно. Учился он в другой школе, что в конце шахтного поселка, но им часто приходилось встречаться на соревнованиях по волейболу. Павлик, несмотря на невысокий рост, считался отличным волейболистом. Он легко бегал, был увертлив и прыгал так высоко, что порой казалось, будто в ступнях у него пружины.

Они проходили мимо строящихся пятиэтажных домов, скупо освещенных редкими фонарями, и Павлик, придержав Дмитрия за локоть, сказал увлеченно:

— Хорошо строить начали, быстро. Вот что значит поточный метод, железобетонные конструкции, крупные блоки. Если б еще как следует о планировке квартир подумали.

На перекрестке немного постояли. Павлик достал из кармана папиросы, протянул Дмитрию. Тот отказался.

— Я и забыл, что ты не куришь. — И, помолчав, спросил: — Ну что ж, пойдем дальше или вернемся? Что-то охота неудачная, — пошутил он.

— Пошли во Дворец.

Они пересекли светлое пятно фонаря и в темноте на противоположной стороне улицы заметили какую-то фигуру. Человек, видимо, торопился, шагал широко, напористо. Под мышкой небольшой бумажный сверток.

— Кавун, — сразу же узнал Павлик, — ухаживать подался. Да, дело у него действительно серьезное. Только мне думается, пустушку он там потянет. — В его голосе Дмитрий уловил насмешку и поинтересовался:

— А кто она?

— Правда, не знаешь?.. — удивился Павлик. — Нелюбопытный выходит. Бабаеда неродная дочь, Лариса. На подъеме работает.

Полевода даже придержал шаг: вот это новость!

Некоторое время шли молча.

— И давно Захар с ней встречается? — наконец спросил Дмитрий.